Динамика восприятия прекрасного в западноевропейской культуре

разнообразных форм земного бытия приобретает весомость лишь в том

случае, если достаточно полно отражает мощь Творца, его креативную

способность, безграничность.

Мышление символами занимало огромное место не только в теологии, в

литературе и в искусстве Средневековья, но и во всём его ментальном

оснащении. В средневековой мысли каждый материальный предмет

рассматривался как изображение

чего-то ему соответствующего в сфере более высокого, и, таким образом,

становившегося его символом. Символизм был универсален, мыслить означало

вечно открывать скрытые значения, непрерывно “священнодействовать”. В

эстетическом мировосприятии средневековья отразилась символическая

глубина, так как изобразить, запечатлеть невидимый, сверхчувственный мир

можно было только с помощью символических образов. В средневековой

культуре все явления физического мира рассматривались как проявление

трансцендентной реальности, как завеса над более глубоким бытием. Там

скрывался Бог и другие небожители, не имеющие никакой материальной формы

и, следовательно, их нельзя было изобразить натуралистически. Символ и

был необходимым средством проникновения в мир метафизический,

представляя собой видимый знак невидимого бытия. Например, готический

храм олицетворял крест, на котором распяли Христа; розетки с алмазными

лепестками ассоциировались с вечной розой, листья которой - души всех

искуплённых; гроздь винограда, красный сардоникс связывались с пролитой

кровью Спасителя; образ корабля означал символ церкви, плывущей сквозь

бури жизни; якорь - символ Спасения, нимб - символ святости, прозрачный

берилл, пропускающий свет, - образ христианина, озарённого светом

Христа. Образом Девы могли стать олива, лилия, ландыш, фиалка, роза.

Белая роза означала девственность, алая роза свидетельствовала о

милосердии, яблоко было символом зла. Грецкий орех означал образ Христа:

сердцевина - божественную природу, плотная наружная скорлупа -

человеческую, промежуточная внутренняя перегородка - крест, намёк на

восхождение к Вечности. Все предметы и явления материального мира

пронизывал мир метафизический, который являлся определяющим по отношения

к земному, временному пристанищу человека, где никогда не удаётся

обрести состояние абсолютной умиротворённости. Ибо скрытый мир был

священен, а мышление символами было лишь разработкой и прояснением

учёными людьми мышления магическими образами, которое было присуще

ментальности людей непросвещённых. Приворотные зелья, амулеты,

магические заклинания, столь широко распространённые и так хорошо

продававшиеся, были не более чем грубым проявлением всё тех же верований

и обычаев. А мощи, таинства и молитвы были для массы их разрешёнными

эквивалентами. И там, и тут речь шла о поиске ключей в скрытый мир, мир

истинный и вечный, мир, который был спасением. Акты благочестия носили

символический характер, они должны были заставить Бога признать человека

и соблюдать заключённый с ним договор. Этот магический торг хорошо виден

в формулах дарения, содержащих намёки на желание дарителей спасти таким

образом свою душу. Бога обязывали, вынуждали даровать спасение.

Природа виделась огромным хранилищем символов. Элементы различных

природных классов - деревья в лесу символов. Минералы, растения,

животные - всё символично; традиция довольствовалась тем, что некоторым

из них давала преимущество перед другими. Среди минералов это были

драгоценные камни, вид которых поражал зрение, воскрешая миф богатства.

Среди растительности - это те растения и цветы, которые упоминаются в

Библии, среди животных - это экзотические, легендарные существа.

Новое миросозерцание наиболее зримо воплотилось в готических

соборах. Пожалуй, впервые так неукротимо, так неистово возносился к

запредельному художественный гений западноевропейской цивилизации.

Готические храмы возникали в результате органического синтеза

архитектуры, скульптуры и живописи. Тысячи мастеровых в течение

десятилетий принимали участие в их возведении. Грандиозные по своим

размерам, живописности и выразительности соборы могли одновременно

вмещать до десяти тысяч человек, представляя собой центр духовной жизни

города. Помимо богослужений здесь проводились городские собрания,

диспуты; читались университетские лекции; разыгрывались мистерии. В

готике утверждалось стремление достичь беспредельного в великом и малом,

в продвижении к сверхчувственному. Так рождается культ вертикальной

линии, господство башен, возвышающихся до 150 метров, виртуозная

орнаментика, роскошные арабески, подчинённые логике целого, витражи в

сотни квадратных метров вместо стен, в которых использовались пурпурный,

синий, жёлтый цвета. С помощью цветовых композиций яркое сияние земного

дня преломлялось в таинственный полумрак, трансформировалось в

приглушённо звучащую метафизическую реальность. Потребность в

выразительной форме передать красоту трансцендентного бытия приводила к

процессу дематериализации архитектуры в угоду прочности, надёжности. Из

функциональной, тектонической, замкнутой она превращалась в

пластическую, ажурную, лёгкую, за что готический стиль называли

застывшей музыкой или симфонией в камне. На строительство соборов, как и

древнеегипетских пирамид, затрачивались огромные средства и физическая,

интеллектуальная энергия тысяч людей. Но человек, возводя

величественные, грандиозные монументы, культивируя чувство гармонии,

развивал свои творческие способности и становился несоизмеримо выше,

совершеннее.

( 3. Красота человека: душа и тело.

В рамках готического мировосприятия заметно возрастает внимание к

внутренней, душевной красоте личности, соотнесённой с Абсолютом.

Считалось, что без Бога человек грязеподобен, ничтожен. Предпринимается

энергичная попытка выстроить аскетическое понимание красоты, утвердить

возвышенный образ человека. По сути дела, происходило развитие и

укрепление тех тенденций античной культуры, за которой стояли орфики,

пифагорейцы, Платон, киники, стоики, скептики. Аскетическое

мировоззрение пыталось выработать прочный иммунитет к красоте телесной,

чувственной как главной опасности, стоящей на пути возвышения

человеческого духа, ибо она приводила к надменности, гордыне,

чувственности, греховности. Поэтому в многочисленных проповедях шло

развенчивание магии внешней красоты. Один из христианских монахов

убеждал: «телесная красота заключается всего-навсего в коже. Если бы

увидели то, что под нею, то уже от одного взгляда на женщину нас бы

тошнило. Привлекательность её состоит из слизи и крови, из влаги и

желчи. Попробуйте только помыслить о том, что находится у неё в глубине

ноздрей, в гортани и чреве: одни нечистоты».[19]

Григорий Великий называл тело омерзительным одеянием души. Монахи,

служившие средневековым людям примером для подражания, беспрестанно

усмиряли свою плоть, культивируя аскетические привычки. В монастырских

уставах указывалось максимально дозволенное количество ванн и туалетных

процедур, поскольку всё это считалось роскошью и проявлением

изнеженности. Для отшельников грязь была добродетелью. Крещение должно

было отмыть христианина раз и навсегда в прямом и переносном смысле

слова. Нагота, как и труд, представлялись наказанием за грех. Адам и Ева

после грехопадения, Ной, напившийся допьяна, являют свою наготу,

бесстыдную и греховную.

Однако идеал воинственности в такой же степени прославлял тело, в

какой христианский идеал его принижал. Юные герои поэм о героических

деяниях белокожи, белокуры и кудрявы, атлетически сложены. Жизнь всё

время требовала от рыцаря напряжения физических сил: на охоте, на войне,

на турнире.

Характерно, что русалки и ведьмы в средневековых легендах часто

изображались как обладающие исключительной внешней красотой. Идеальный

же образ средневековой дамы рисовался как тип хрупкой, маленькой, с

узкими бёдрами, с бледным лицом, с маленькими ухоженными руками женщины,

обладающей нравственной чистотой, скромностью, стыдливостью. Поскольку

одним из немногих развлечений средневековой знатной дамы была игра на

клавесине, его клавиши даже специально окрашивались: основные тона -

черным, а полутона - белым цветом (в современной европейской культуре -

наоборот), дабы еще больше подчеркнуть изысканную бледность ее рук.

Особое значение во внешнем облике придавалось лицу и глазам. Красивым

считался высокий, пересечённый складками лоб. Для большего эффекта

волосы в верхней части лба нередко устранялись. Желание приоткрыть какие-

либо части тела рассматривалось как великий грех. Даже непокрытые волосы

могли приниматься за символ безнравственности. Одежда должна была

тщательно скрывать очертания фигуры. Ещё большую значимость она имела в

социальной сфере, поскольку точно указывала на социальную категорию,

была настоящей униформой. Носить не ту одежду, которая подобала человеку

по его положению, означало совершить грех гордыни или падения.

Монастырские уставы тщательно регламентировали костюм, причем, скорее из

уважения к порядку, чем из боязни роскоши. Так поступали и разные

корпорации, прежде всего университетская. Особое внимание уделялось

аксессуарам - головным уборам и перчаткам, которые точно указывали ранг.

Доктора носили длинные замшевые перчатки и береты. Только рыцарям

подобали шпоры.

Тело было и одним из главных средств выражения в средневековом

обществе. Средневековая культура была культурой жестов. Все существенные

соглашения и клятвы в средневековом обществе сопровождались жестами и

воплощались в них. Вассал вкладывал свои руки в руки сеньора, клал их на

Библию, а в знак вызова ломал соломинку или бросал перчатку. Жест

уведомлял и обозначал позицию. В религиозной жизни значение его было ещё

больше. Жестом веры был Крест. Жестами молитвы были руки, сложенные,

воздетые, руки скрещённые, окутанные покрывалом. Были жесты покаяния

(когда ударяли себя в грудь), жесты благословения с возложением рук и

совершением крёстного знамения; жесты заклинания злых духов: воскурение.

Таким образом, аскетизм настаивал на подавлении чувственных

желаний, вожделений, поощрял стремление к замкнутому образу жизни.

Главная цель виделась в достижении несокрушимой силы духа, воли, свободы

от материального мира и инстинктов, а также в переживании состоянии

экстаза, когда душа, отбросив всё плотское, возвышается над земным

бытием в упоительном восторге и воодушевлении, непосредственно

соприкасаясь с трансцендентным Единым, с гармонией Абсолюта. В процессе

напряжённой душевной работы происходило развитие самосознания как

ключевой основы эстетического чувства, как особой реальности -

субъективной, но при этом более важной и достоверной, чем внешняя

реальность, которая временна, преходяща.

Икона явилась важнейшим средством донесения до сердца каждого

идеала вечной, божественной красоты. Одна из главных особенностей нового

типа гармонии заключалась в строгой каноничности, имперсонализме.

Иконописцы заботились о поддержании жёсткой традиции, ничего не делая

“от себя”, благоговейно следуя канону. В иконе воплощался образ

человека, сумевшего актуализировать божественную красоту, отрешённого от

мирских благ, осознающего глубины своего духа, постигшего неотразимое

присутствие Бога. Человеческий образ начинает трактоваться отвлечённо,

условно. Тело выглядело истончённым, удлинённым, невесомым, плоскостным.

Лицо - весьма суровым, измождённым от поста, в скорби о тяжких земных

грехах. Всё насыщалось отрицанием животных корней человека. В глазах

светилась несокрушимая внутренняя сила, чистота и духовное горение,

излучающее свет на окружающий мир. Именно живопись и мозаика становятся

ведущими средствами выражения новой эстетики, так как язык скульптуры не

позволял воплощать стремление ко всё большей дематериализации,

спиритуализации красоты.

В целом вся средневековая культура стремилась поставить под

сомнение право человека на полноценное, целостное бытие, на радостное,

праздничное мировосприятие. Жизнь эпохи проходила на фоне постоянно

звучащего призыва: Memento more. Она была пронизана духом суровости,

строгости, серьёзности, ригоризма. Так, в романе У.Эко “Имя розы” два

богослова ведут острый и весьма характерный с точки зрения средневековой

психологии спор: смеялся ли Христос? И богослов ортодоксальных взглядов

горячо убеждает оппонента, что Христос никогда не смеялся, ибо

проповедовал языком притч. Поэтому смех - это грех. Античная комедия -

яд для человеческой души.

И совсем не случайно важнейшим качеством совершенной личности

средневековой культуры становится способность достойно нести бремя

страданий, боли, мученичества, так как печать греховного падения лежит

на земном бытии. В отличие от языческого мировоззрения христианство само

страдание сделало основным жизненным ощущением, возвело его в позитивный

духовный опыт. Изображение скорби, боли, выражение духовного горения в

дисгармоничном, измождённом теле, культ предельного напряжения -

неотъемлемые атрибуты готического искусства. Такого мучительного

надрыва, мощного противоборства телесного и духовного во имя приобщения

к вечности, культура прошлого ещё не знала. Новое мировосприятие

утверждало устремлённость к качественно иному уровню гармонии через боль

и страдание. Об этом нарастающем неудовлетворении состоянием

человеческого бытия свидетельствовала эстетика “пламенеющей готики”, в

основе которой лежало осознание мира как бесконечно изменчивого потока.

Земная красота представлялась переходным звеном, тяготеющим к слиянию со

всеобщей гармонией. Вот почему отдельные детали архитектурного ансамбля

приобретали причудливую, трепетную форму, напоминали извивающиеся языки

пламени. Цвет тяготел к светоносности. Во всём проявлялось стремление

очиститься от плотской примеси материи, выявить духовную сущность вещей,

усилить признаки небесной эманации. Период “пламенеющей готики” - время

беспокойных исканий, тревожных раздумий, напряжённых чувств, связанных с

великой жаждой узреть во Вселенной Бога.

( 4. Внецерковные тенденции восприятия красоты: народные

празднества и куртуазная любовь.

В культуре, где поиск возвышенного стал главной целью,

устремлённость к земной красоте проявила себя в самых различных формах.

Официальному, церковному пониманию красоты противостояли иные типы

художественного мироощущения, которые нашли отражение в народной

смеховой культуре, в утверждении рыцарского идеала. Поэтому

мировосприятие средневековой цивилизации не следует представлять сугубо

готическим, суровым, безрадостным, аскетическим; пронизанным единым

устремлением к Богу. Существовал пласт внерелигиозной, исконно народной

культуры, который лучился языческим весельем, иронией, шутовством,

сарказмом. Именно в нём Гёте впервые разглядел подлинную художественную

ценность. Прежде всего это яркая, неистовая, безудержная, предельно

насыщенная игрой человеческих эмоций красота карнавала, внецерковных

обрядово-зрелищных форм, организованных на началах смеха и принципиально

отличавшихся от чопорных, серьёзных, строгих, торжественных культовых

форм и церемониалов. Карнавальные формы создавали иной мир, иную жизнь,

к которой многие средневековые люди были причастны. Карнавал - это

яркое, праздничное зрелище, массовое народное гулянье, позволяющее

реализовать дух свободы, переступить через жёсткую регламентацию жизни и

дающее чувство максимального раскрепощения. В карнавальном шествии

нарушаются все нормы и правила принятого в обществе поведения.

Эстетический эффект карнавального зрелища заключался в приёме инверсии

(перестановки), в процессе которой подданный становился царём, слуга -

господином, мужчина - женщиной, дурак - мудрецом и всё высокое,

возвышенное выступало как предельно “заземлённое”. В этом ярком

празднике все устремления, чувства, помыслы сливались в единый экстаз

всеобщего сопереживания, откровения, открытости, радостного ликования.

Предельная раскованность, свободное душевное проявление способствовали

временному отрицанию жёстких нравственных норм, социальных ролей,

обязанностей, присущих повседневной жизни. И, как следствие

компенсаторной функции, единство общества существенно укреплялось,

усиливался процесс интеграции людей в прочный коллектив.

В карнавальных формах досуга находила своё ценностно-смысловое

выражение тысячелетняя смеховая культура “низовых” жанров. Корни

карнавальных шествий - в архаических оргиях, в празднествах типа

древнеримских сатурналий, во время которых отменялись общепринятые

правила, социальный порядок переворачивался: господа прислуживали за

трапезой рабам, рабы осваивали роль правящих. И всё это проходило в

атмосфере безудержного веселья, неумолкающих шуток и шутовства. Поэтика

средневекового карнавала, как и более ранних проявлений смеховой

культуры, давала возможность перехода от рациональных, строго

упорядоченных форм к проживанию иррациональных, спонтанных эмоций,

отражающих глубины человеческой психики, что дарило ощущение

божественной лёгкости. В карнавале жили самозабвенно, искренно, остро,

красочно, полно. Здесь не было деления на исполнителей и зрителей;

отсутствовала кондовая иерархия; все ощущали себя единым целостным

организмом. Таковы были широко известные в Европе “праздники дураков”,

“праздники ослов”, во время которых пародировались церковные обряды.

Например, организовывались шутовские богослужения, где в роли священника

выступал осёл, вместо кадила использовался старый башмак. Праздники

проходили на площади перед городским собором, а иногда и в самом соборе.

Программа карнавальных увеселений включала в себя также обжорство,

выпивку, обнажение тела, юродство и т.д. Вполне естественно, что

церковные власти стремились пресечь бесстыдные увеселения, которые явно

отвлекали народ от общения с Богом, от культа возвышенной красоты,

сбивая с истинного пути. Поэтому специально для стоящих на страже

религиозной морали была разработана обстоятельная аргументация

необходимости проведения карнавальных празднеств. В одном из прошений,

защищавшем “праздник дураков”, в частности, говорилось: эти праздничные

увеселения необходимы для того, чтобы глупость, которая является второй

природой человека, могла бы хоть раз в году свободно изжить себя. Бочки

с вином лопнут, если время от времени не открывать отверстия и не

впускать в них воздуха. Все люди - плохо сколоченные бочки, которые

лопнут от вина мудрости, если это вино будет находиться в непрерывном

брожении благоговения и страха божьего. Нужно дать ему воздух, чтобы оно

не испортилось. Поэтому надо разрешить в определённые дни шутовство,

чтобы потом с большим усердием вернуться к служению Господу.[20]

И действительно, карнавальное празднество, несмотря на стихийное

изливание эмоций, иррационализм, неистовство, устремлённость к

импровизации, грубому комизму, окарикатуриванию, буффонадному

существованию не превращалось в бессмысленное трюкачество. Отстранение

от привычной реальности, выпадение из течения повседневной

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8