Последний приют поэта (о Лермонтове)

«Домика», пытались въехать в сад. Убедившись, что больше машин здесь не

удастся поместить, оккупанты начали устраиваться по-своему.

На левом каменном столбе ворот фашисты прикрепили табличку с

изображением двух скрещенных лошадиных голов на желтом фоне. Внизу стоял

войсковой номер – «506».

А на дверях музея «Домика» появилась наклейка с надписью на русском

языке: «Вход в эту квартиру запрещен под строгой ответственностью». И ниже

– по-немецки: «Это помещение конфисковано полицией. Вход карается штрафом».

Первую комнату «Домика», бывшую при Лермонтове приемной, фашисты

превратили в свою канцелярию. На все остальные комнаты, которые, кроме

кабинета, были заселены, немцы пока не покушались.

22 августа машины части «506» из Лермонтовской усадьбы уехали. Во

дворе и в саду все было вытоптано, залито горючим, от которого погибли

бережно ухоженные растения. Но тем, что было, в «Домике» до их прихода, эти

передовые части захватчиков не интересовались. В этот же день во двор музея

въехала легковая машина. В ней сидел офицер, который пожелал поставить

машину в саду. Пробираясь через проход между музеем и большим домом, машина

зацепилась за угол «Домика» и обила его. Немец прожил в своей машине три

дня, в «Домик» не заходил. Не проявляли к нему интереса и последующие

«постояльцы»...

Но время шло, и вот 16 сентября случилось» то, чего мы все время

напряженно ожидали и боялись. В «Домик» явился какой-то фашистский «чин» с

переводчиком и потребовал показать ему фонды музея. Ему показали экспонаты,

сложенные в одной из комнат большого дома: это были вещи, не имевшие особой

ценности, в основном фотокопии и репродукции.

– Где подлинники? – спросил оккупант. – Где картины? Письма

Лермонтова?

Мы ответили, что подлинников лермонтовских рукописей и живописных

работ в Пятигорске никогда не было.

– А где же они?

– В Москве, в Ленинграде...

Даже не окончив осмотра, а лишь небрежно порывшись в экспонатах, «чин»

ушел. Интерес к музею у него пропал.

В начале сентября в той комнате музея, где в течение десяти дней была

канцелярия части «506», фашисты поставили на постой своих солдат. В

Лермонтовской усадьбе раздавались звуки губной гармошки, пьяные песни.

«Носители нового порядка» чувствовали себя победителями.

Жизнь проходила в постоянной тревоге... Из Кисловодска мы получили

известие, что зверски убита гитлеровскими оккупантами бывшая сотрудница

музея – Нина Исааковна Бронштейн – талантливый исследователь в области

лермонтоведения, отзывчивый, чудесный товарищ (она осталась в Кисловодске с

больными стариками-родителями).

Через некоторое время после «визита» фашистского оккупанта,

интересовавшегося экспонатами музея, «Домиком» решил заняться городской

бургомистр.

– Есть приказ открыть музей, – заявили в городской управе сотрудникам

«Домика». – Немцы, носители высшей культуры, желают, чтобы функционировали

все культурные учреждения города.

Ссылаясь на то, что в музее находятся на постое солдаты, мы сказали,

что открыть музей невозможно. Решено было прибегать ко всяким

проволочкам... Семья нашего друга – доктора – утаила от немцев

радиоприемник, и мы с большими предосторожностями слушали иногда по ночам

Москву[41], нетерпеливо ждали сообщений. Голос Москвы поддерживал веру в

скорое освобождение.

Фашисты вывели из музея солдат. Тех, кого мы поселили в «Домике»,

приказали выселить немедленно. «Домик» был освобожден: кое-кто устроился у

соседей, а сотрудники перешли в большой дом. М.Ф. Николева (кстати, она

ночевала на балконе «Домика», присматривая за экспонатами, зарытыми в

бомбоубежище в саду) заняла подвальную комнату, что, как оказалось

впоследствии, было весьма предусмотрительно.

Почему же вы теперь не открываете музей?- допрашивали нас у

бургомистра.

Нужен ремонт. Стены обезображены. Постой солдат привел дом и усадьбу в

запущенное состояние.

Городская управа сделала небольшой ремонт. Прошло еще несколько дней.

В музей явился заведующий школьным отделом городской управы (музеи были

подчинены этому отделу) и настоятельно потребовал открытия «Домика».

– Что же еще мешает вам открыть музей? – спрашивал он.

Было ясно, что тянуть больше нельзя. Нельзя допустить, чтобы на

территории музея с укрытыми его экспонатами и ценностями Ростовского музея

начали распоряжаться ставленники врага.

25 октября, через два с половиной месяца после начала оккупации

Пятигорска, «Домик» был открыт. На стенах его была размещена часть

оставшихся незахороненными экспонатов.

Была тревога, что вдруг в «Домик» потянутся любопытствующие фашисты.

И что же оказалось? «Домик» опять-таки был нужен своим людям, тем, кто

искал в его стенах, в творчестве Лермонтова духовную поддержку,

подтверждение тому, что русский народ не сломить, что гений его не

умирает... Приходили эвакуированные ленинградцы (их много было в

Пятигорске), приходили местные жители…Пятигорцев было особенно много.

Видимо, каждому из них хотелось воочию убедиться, что «Домик» цел.

719 человек побывали в музее за те сорок два дня, что он был открыт в

этот период оккупации. Немцев прошло всего 44 – их сотрудники считали

отдельно.

Фашистов не интересовали ни Лермонтов, ни его творчество, меньше всего

интересовал их «Домик». Приходили, думая найти ценные картины или вообще

«развлечься», и уходили разочарованные.

Из оккупантов, побывавших в Лермонтовской усадьбе, поэзию Лермонтова

знал только немецкий литератор фон Фегезак (по его словам, он перевел на

немецкий язык стихотворение Лермонтова «Выхожу один я на дорогу...»).

Генерал армии И.В. Тюленев в своих мемуарах «Через три войны»

вспоминает: «11-го января 1943 года передовые части Закавказского фронта

вступили в Пятигорск. Один из фронтовых писателей, шедший с нами,

рассказывал мне:

Вместе с сержантом-разведчиком мы, прежде всего, устремились на

Лермонтовскую улицу, к домику, где умер Лермонтов. Хотелось поскорее

проверить, уцелела ли эта святыня, дорогая сердцу каждого советского

человека, не надругались ли над ней гитлеровцы. На дверях домика увидели

проштемпелеванный листок: «Реквизировано и взято под охрану штабом

Розенберга и местной комендатурой. Согласовано с Высшим командованием

армии. Вход в здание и снятие печати запрещено». «Что за притча? – думаю. –

Откуда такое бережное отношение к реликвиям русской культуры у тех, кто

осквернил яснополянскую святыню, разграбил музей – дом Чайковского в

Клину!» А дело объяснялось просто. 4 сентября «Домик Лермонтова» посетил

нацистский писатель Зигфрид фон Фегезак, заявивший, что отныне «Домик»

будет содействовать ознакомлению немцев (фашистов, то есть) с русской

литературой и даст понятие о России. Сам же фон Фегезак стал допытываться у

сотрудниц музея, где находятся рукописи Лермонтова и другие ценные

экспонаты. Ему не терпелось завладеть этими сокровищами – отсюда его

беспокойство и за сохранность «Домика».

Фронтовой писатель в горячей боевой обстановке, видимо, информировал

И.В. Тюленева не совсем точно. Фон Фегезак побывал в «Домике» мимоходом,

когда в нем еще стояли немецкие солдаты и никаких мер для содействия в

ознакомлении фашистов с русской литературой в стенах «Домика» не

предпринимал. А чем обернулось «бережное отношение» оккупантов к «Домику»,

будет рассказано дальше.

Зимой 1942 года, когда начался разгром фашистских армий под

Сталинградом, когда части Советской Армии перешли на Кавказе в развернутое

наступление я начали теснить врага, фашисты закрыли «Домик» для

посетителей. 20 декабря в него были внесены ящики с экспонатами Ростовского

музея изобразительных искусств.

Подробная история сохранения на территории Лермонтовской усадьбы

экспонатов Ростовского музея имеет к теме данной книги лишь косвенное

отношение. Не останавливаясь, поэтому, на ней детально, для ясности следует

все же сказать, что ростовские экспонаты были обнаружены фашистскими

оккупантами и опечатаны как военные трофеи, упомянутые в мемуарах генерала

И.В. Тюленева «штабом Розенберга» в сентябре 1942 года.

Только по окончании войны мы узнали, что местонахождение Ростовского

музея стало известно фашистам от бывшего сотрудника Ростовского областного

Комитета по делам искусств В.Д. Глянько, который занимал во время оккупации

Ростова должность помощника бургомистра.

Итак, ящики с картинами были внесены в «Домик» и распакованы, картины

расставлены на полу вдоль стен по комнатам музея. Здесь были полотна

Крамского, Боровиковского, Сурикова, Айвазовского, Поленова, работы

выдающихся советских художников. Начался «просмотр», вернее, разграбление

картин. В музей явился фашистский генерал Макензен и отобрал несколько

картин лично для себя. Приходили, держа в руках справочники о русской

живописи, офицеры чинами поменьше, Каждый выбирал, что хотел... Все это

делалось в суете, в спешке... Чувствовалось, что фашисты чем-то очень

озабочены и встревожены.

Пользуясь этим, сотрудники «Домика» унесли из музея многие ценные

полотна, размером поменьше. Мы уносили их, пряча под шалями, под полами

зимних пальто... Вот здесь-то и пришлась кстати предусмотрительность

М.Ф. Николевой, поселившейся в подвале. Кому взбредет в голову заглядывать

в полутемное помещение, где среди отслуживших свою службу вещей живет

старая, изможденная и неприветливая на вид женщина?

Наступил канун нового 1943 года. Для жителей Пятигорска он был полон

надежд и нетерпеливого ожидания. Разнеслась радостная весть: «Немцы

бегут!..» Над городом начали чаще появляться наши самолеты... А затем в

первые дни января мы сами воочию увидели отступление оккупантов. Они

двигались в сторону Минеральных Вод и, уходя, старались захватить с собой

все, что могли: зерно и книги, детские одеяльца и мебель. Набитые

награбленным добром эшелоны стояли на путях.

8 января к Лермонтовской усадьбе подъехал грузовик. Довершался грабеж

коллекций Ростовского музея. На этот раз целая команда солдат поднимала на

машину огромной тяжести ящики. Грузовик возвращался несколько раз.

Экспонаты Ростовского музея фашисты увезли на вокзал, и дальнейший след их

затерялся.

К счастью, коллективу «Домика» удалось утаить несколько более легких

ящиков. Сделано это было с помощью все тех же верных друзей музея[42].

Приближались самые страшные часы в жизни «Домика». С вечера 9 января в

Пятигорске начались взрывы и пожары. Уходя, фашисты зверствовали. «Носители

высшей культуры» показывали истинное лицо. Они расстреливали советских

людей – расстрелы производились даже у места дуэли Лермонтова, почти у

самого памятника... Они уничтожали все, что не могли захватить с собой.

Одно за другим взрывались здания электростанции, госбанка, педагогического

института, многочисленных школ, гостиницы «Бристоль», крупных жилых домов.

Тушить пожары немцы не разрешали. Да и чем?

Ведь они вывели из строя городской водопровод. Горящий Пятигорск

остался без воды.

Весь день и ночь до рассвета с 10 на 11 января. «Домик» стоял в кольце

пожаров. Пылает историческое здание лермонтовской «Ресторации» –

Бальнеологический институт. Горит уникальная огромная научная библиотека

института и богатейший архитектурный архив. (Снег на много кварталов вокруг

почернел от бумажного пепла). Горят типография, предприятия на улице

Лермонтова. Подорваны несколько корпусов Лермонтовского санатория. Грудой

развалин лежит здание почты на углу улиц Анджиевского и Анисимова.

Заминирована школа № 8 по улице Буачидзе, – а она непосредственно граничит

со строениями Лермонтовской усадьбы.

Сотрудники музея, их семьи, школьники, друзья «Домика» сгребают

лопатами кучи снега вокруг «Домика», чтобы хоть этим как-то возместить

отсутствие воды, если огонь перекинется на музейные здания... Время тянется

в страшной тревоге: каждую секунду могут явиться фашистские минеры или

поджигатели.

10 января около пяти часов вечера в ворота музея громко постучали. Я

быстро подошла к калитке, но открыла не сразу... Руки не поднимались...

Стук повторился с новой силой. Как только я отодвинула задвижку, калитка

распахнулась, и во двор ввалился сильно подвыпивший полицай с каким-то

свертком под мышкой. Он направился к скамье, стоявшей напротив «Домика».

Там сидели сотрудники и друзья музея, – среди них доктор А.А. Козерадский

(знавший немецкий язык, он в эти дни находился в музее почти безотлучно,

чтобы в случае необходимости объясниться с немцами), Л.П. Мытникова, бывший

сотрудник музея О.П. Попов с женой.

Не успев дойти до скамьи, полицай заорал:

– Мне поручено поджечь музей.

Все оцепенели. Минуту длилось молчание. Заговорили все сразу: – Это

невозможно! «Домик Лермонтова» нельзя уничтожить.

М.Ф. Николаева, потянув полицая за рукав, усадила его рядом с собой на

скамью.

Попытки убедить его, что «Домик» – памятник великому русскому поэту,

что люди всего мира должны чтить память Лермонтова, были тщетны.

Поджигатель пьяным голосом кричал:

– Я жить хочу! Я головой отвечаю! Велено поджечь, вот и подожгу!

– Неужели мы не справимся с ним? – прошептал доктор.

Однако страшен был не сам полицай, страшно было то, что стояло за ним.

Ведь его приход означал, что «Домик» обречен, что ему предназначена та же

участь, какая постигла Бальнеологический институт с его уникальной научной

библиотекой в 100 тысяч томов.

Положение спас О.П. Попов. Указывая на отъезжавшую на улице немецкую

машину, он заявил, что музей немцами заминирован, он оставлен здесь для

охраны и пребывание посторонних лиц на этой территории запрещено. Для

выяснения дела полицай предложил Попову идти с ним в качестве заложника в

штаб. Они ушли, а часа через полтора, уже в темноте, Попов сбежав от

пьяного сопроводителя, вернулся в музей и оставался там до утра. Расчет на

то, что полицай побоится докладывать о невыполнении задания и возвращаться

в темноте в музей, был верен.

Ранним утром следующего дня 11 января 1943 года в Пятигорск вошли

части Красной Армии.

Так, в историю «Домика» оказалось вписана имя О.П. Попова,

бескорыстного и преданного ему человека. Попов работал в музее с 1937 г. и

до начала оккупации. В октябре 1942 г., когда музей был открыт немцами для

посещений с установлением штата сотрудников из трех человек, Попов стал

безработным. Он сам предложил оставить в штате не имевшую средств Николеву,

– сотрудника самого преклонного возраста, – и Капиеву, у которой на фронте

был муж, а на попечении двое детей.

Как безработного его вызвали в русское отделение полиции и предложили

работу в домоуправлении на участке, где расположен «Домик», в случае

несогласия пригрозив высылкой на работы в Германию. Так он стал полицаем,

не сразу поняв, что предлагаемая работа относилась фактически к русскому

отделению полиции. В качестве полицая он часто бывал в музее, при этом знал

об укрытии музейных экспонатов и ценностей Ростовского музея

изобразительных искусств и в последний момент спас «Домик» от поджога.

После войны Попов был обвинен в сотрудничестве с немцами, осужден и провел

9 лет в Воркутинских шахтах. Вопрос о его реабилитации возник в 60-х годах,

а реабилитирован он был уже после смерти в конце 90-х г.

XX

Пятигорск освобожден...

Спрятанный в августе красный флаг вновь повешен над входом в

Лермонтовскую усадьбу.

Прошло, вероятно, не более часа, как у ворот музея раздался чей-то

взволнованный голос: – «Домик» жив?

В заиндевевшей кубанке, весь запорошенный снегом, во двор входил

командир Советской Армии капитан Николаев. Его взмыленный конь был привязан

на улице к дереву, капитан торопился узнать о судьбе «Домика».

Первый посетитель вошел в «Домик» и заплакал...

12 января двери Лермонтовского музея открылись для посетителей.

Еще где-то совсем близко гремели выстрелы, на улицах города валялись

разбитые вражеские машины, еще дымились взорванные и сожженные фашистами

здания, а воины вошедших в Пятигорск и проходящих через него частей,

спешили в «Домик».

Музей в первый день его открытия посетили рядовые бойцы, а также

генералы Каратеев, Емельянов, Слонов, бригадный комиссар – писатель

П.А. Павленко. Они оставили в книге посетителей «красноармейское спасибо»

работникам музея «за сохранение народного достояния».

Через несколько дней в музее побывал генерал-лейтенант Масленников. Он

заботливо расспросил, в чем нуждается «Домик», распорядился, чтобы его

обеспечили топливом. Сердечную заботу проявил генерал и по отношению к

племяннице Лермонтова – Е.А. Шан-Гирей. Ей, тяжело больной и очень в то

время нуждавшейся, он передал ценную продуктовую посылку. В книге музея

сохранилась сделанная генералом Масленниковым запись: «Красноармейское

спасибо скромным русским людям – патриотам нашей Родины, сохранившим

святыню русской культуры от вандалов-фашистов и не давшим осквернить

Лермонтовский музей-домик».

В «Домик» шли и шли советские воины... Среди них были известные

деятели культуры, советские писатели, военные журналисты. 13 января оставил

в книге отзывов свою запись писатель В. Закруткин.

О горячей любви к Лермонтову, ко всему, что у людей связано с его

именем, говорит в своей записи известный украинский поэт Любомир Дмитерко.

Командиры и рядовые воины считали долгом посмотреть, как сохранился

музей.

Записи в книге отзывов (их было множество), выражали радость по поводу

сохранения музея, благодарность за его спасение и свидетельствовали о том,

как дорог народу этот уголок земли.

О том, что музей сохранен, сообщила всей стране периодическая печать.

Первым откликом прессы была напечатанная 14 января 1943 г. в газете Северо-

Кавказского фронта «Вперед, за Родину!» корреспонденция Ник. Ротина «Снова

начинается жизнь», написанная, как помечено автором, в Пятигорске 11

января.

В этом же номере газета поместила заметку сотрудников музея «Миновали

черные дни», в которой кратко рассказывалось о событиях в жизни «Домика»,

связанных с периодом оккупации.

Писатель Анатолий Калинин посвятил освобождению Пятигорска большую

статью «Пятигорская ночь». Она была опубликована 30 января 1943 года в

«Комсомольской правде». А. Калинин подробно рассказывал о бесчинствах

оккупантов в Лермонтовской усадьбе, о работе маленького коллектива

музея...[43]

История сохранения «Домика Лермонтова» привлекала внимание печати и

волновала советских людей и много времени спустя. В 1944 году – 3 августа –

о музее писала «Комсомольская правда» в статье «У подножия горы Машук». В №

14 – 15 журнала «Огонек» за этот же год был напечатан очерк И. Роста «В

«Домике Лермонтова». Очеркист выражал искреннюю радость, что «домик поэта

уцелел, что экспонаты, которые так дороги русскому человеку, не разграблены

немецкими варварами...»

О тех же волнующих чувствах, о гордости за национальную святыню

русского народа продолжали свидетельствовать и записи в книге посетителей.

А сколько писем получал музей в те годы! Писем, наполненных тревогой

за «Домик».

Вот что писал ленинградский художник В.Л. Бреннерт: «Надеюсь, хоть и

трудно надеяться на это, что Лермонтовский домик стоит на месте... Будьте

добры, ответьте мне».

«Ночью передавали первые ужасные вести из Пятигорска. Неужели разрушен

и растащен Лермонтовский домик?» – написал из Дербента 18-го января 1943

года художник А.А. Мытников.

Старый друг музея, композитор Л.И. Рабинович, много сделавший для

обогащения экспозиции музея, просил ответить как можно скорее, что с

«Домиком». Лермонтоведы Эйхенбаум, Мануйлов, Пахомов, Иванова, Андреев-

Кривич, Толстая, Прокопенко по телеграфу запрашивали о судьбе «Домика».

Но беспокоились не только лермонтоведы и люди искусства.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16