Последний приют поэта (о Лермонтове)

бумаг, Михаил Юрьевич сказал Акиму Павловичу:

Этот письменный стол ты, Яким (так называл Лермонтов Акима Павловича),

возьми себе. Я вряд ли вернусь с Кавказа...

Впоследствии Аким Павлович, уже по выходе в отставку, купил у

А.А. Столыпина, брата бабушки Лермонтова, имение Столыпиновку (недалеко от

Георгиевска), куда и перевез некоторые вещи, в том числе лермонтовские стол

и кресло.

Аким Павлович женился на Эмилии Александровне, падчерице Верзилина.

Вещи из Столыпиновки были перевезены в Пятигорск.

Евгения Акимовна вспоминала, что стол и кресло были вывезены из имения

не сразу. Но как-то Акиму Павловичу взгрустнулось, и ему захотелось, чтобы

дорогие для него вещи брата и друга были около него. Он перевез их в

Пятигорск и, когда барский дом в Столыпиновке сгорел, то Аким Павлович, не

горюя о потере дома, радовался, что реликвии удалось вовремя увезти.

Евгения Акимовна, в замужестве Казьмина, уезжая с мужем в Персию,

оставила лермонтовские вещи на хранение своим друзьям. Как хранились эти

вещи, можно судить по рассказу тел лиц, которым было поручено перевезти их

в музей.

Стол и кресло хранились в кладовой со всяким хламом, причем сукно с

крышки стола было сорвано, как сказала «хранительница» реликвий, чтобы не

разводилась моль. На столе оказались прожоги от самоварных углей. Прислуга

сообщила, что она всегда ставила самовар на этом столе... В таком виде и

поступили самые ценные экспонаты в Лермонтовский музей.

Кавказское горное общество горячо взялось за организацию музея, но оно

было временным хозяином, о чем городская управа и напомнила ему в апреле

1913 года.

25 апреля этого года Пятигорская дума вынесла постановление:

«Открыть с 1 января 1914 года в доме Лермонтова городскую библиотеку

(в большом доме) и музей Лермонтова. Ассигновать единовременно на

приобретение книг 6000 руб. и ежегодно по 4500 руб. на содержание этих

учреждений и избрать особую комиссию в составе 6 лиц для организации и

ближайшего заведования домиком Лермонтова с библиотекой и музеем имени

поэта».

Но город не успел ничего сделать: разразилась война, бюджет города

резко сократился. Музей так и остался в том первоначальном состоянии, в

какое успело привести его Кавказское горное общество. Библиотека же совсем

не была создана.

Столетие со дня рождения Лермонтова в 1914 году предполагалось

отметить широко, но война помешала этому. Однако в журналах и газетах

появилось огромное количество статей, заметок, стихов. Было издано много

книг и брошюр.

Какие только темы не затрагивались в этой юбилейной литературе! А о

«Домике» вспомнили немногие. Кроме местных газет, кажется, только одна

нижегородская газета уделила «Домику» несколько строк. Да в 3-4 журналах

появились фотографии «Домика» с очень кратким текстом.

А «Домик» Лермонтова находился в это время в самом плачевном

состоянии. Московский журналист Яков Львов с большой грустью писал об этом

в статье «Великие тени», напечатанной в местной газете «Пятигорское эхо»:

«Музей и «Домик Лермонтова» в Пятигорске в виде достаточно неинтересном.

Никто о них не знает, где они.

Есть лермонтовский алебастровый завод, был лермонтовский кафе-

шантан[29], но нет музея...»

Собственно, хозяйничал в это время в «Домике» банковский курьер,

нанятый за 5 рублей в месяц охранять всю Лермонтовскую усадьбу, благо, банк

был близко.

Курьер и давал экскурсантам в «Домике» объяснения. Рассказы его были

самые фантастические, вроде того, что «Домик» строила для Лермонтова его

бабушка. Или, что находившиеся в музее Кавказского горного общества (в

доме, выходившем на улицу) коллекции бабочек собраны Лермонтовым на Машуке,

что оленьи рога – якобы рога тура, которого Лермонтов убил на охоте в

горах...

С отголосками этих «объяснений» приходилось сталкиваться еще 25-30 лет

назад. Посетители спрашивали и очень настойчиво: где бабочки, которых

наловил Лермонтов, когда ходил к источнику пить воду? Где рога? Где орел?

Разубедить этих посетителей было трудно. В течение многих лет они

верили и были убеждены, что «драгоценные экспонаты» просто не сумели

сберечь.

Сравнительно недавно автору пришлось слышать от одного умного,

культурного человека такие слова, сказанные не то с упреком, не то с

горечью:

«А куда делся портрет Шамиля? Прекрасно исполненный, большой такой

портрет. Я хорошо его помню».

Да, портрет Шамиля тоже был в музее Горного общества, из которого

потом вырос ныне существующий Краеведческий музей.

Объяснения сторожа никого не тревожили, никто его не проверял, а он

смотрел на посетителей лермонтовского жилища только как на источник дохода.

Ему некогда было следить за экспонатами.

Тогда-то и были украдены со стен «Домика» серебряные венки.

В кресле Лермонтова посетители отдыхали. На стенах расписывались.

Побывавший в «Домике» 15 июля 1914 года известный лермонтовед

профессор Л.П. Семенов был свидетелем, как сторож давал объяснения «всем,

кто приходил к жилищу поэта».

Профессор очень подробно описал свое посещение «Домика».

«С кладбища иду в Лермонтовский домик. Он находится на Лермонтовской

улице, во дворе. Над входом, ведущим во двор, прикреплена мраморная доска с

краткой надписью:

Дом, где жил и скончался (?) поэт

М.Ю. Лермонтов.

Приобретен городом в 1912 г.

Вхожу в первую комнату. В ней два окна, выходящие во двор. На стенах

венки, фотографические снимки. В одном углу икона и небольшой круглый

столик; возле столика на полу – два плоских куска от дерева, росшего при

жизни поэта под окном его комнаты и теперь спиленного. Эта комната

непосредственно сообщается с другой, та поменьше – ее окно также выходит на

двор, у окна ломберный стол, возле него на подоконнике прикреплен клочок

бумаги с надписью: «Стол из квартиры княжны Мери» («Герой нашего времени»).

Рядом, напротив двери, диван, обтянутый дешевой материей, уже пришедшей в

ветхость, на спинке дивана тоже клочок бумаги, гласящий: «Диван из квартиры

княжны Мери». В углу, направо от дивана, большое разбитое зеркало. На нем

бумажка с пояснением: «Зеркало из квартиры княжны Мери». На стенах венки.

Разумеется, найдутся посетители, которые не усомнятся в том, что этот

стол, диван и зеркало принадлежали действительно княжне Мери, верят же в

это лица, заведующие Домом Лермонтова»,

Профессор Семенов выражал опасение, «что этому домику грозит опасность

сделаться складом ненужных предметов, – предметов, замечательных только

тем, что ими владели действительные или предполагаемые прототипы героев

поэта и его современники». Профессор добавлял, что такая опасность

существует, и привел в пример статью в местной газете «Кавказский край», в

которой сообщалось, что в Лермонтовский домик будет передан мундир генерала

Верзилина.

«Две другие комнаты этого домика выходят окнами в сад. В большей –

кабинете поэта – два окна[30], в меньшей – одно. На стенах – портреты

Лермонтова, венки. В кабинете, между окнами, – письменный стол Лермонтова.

Налево, в углу, – его кресло. Крышка стола голая, и только в одном месте

сохранился едва заметный клочок зеленого сукна».

Профессор заходил в «Домик» дважды, и оба раза посетителей было

немного. Объяснения давал сторож.

XIV

Кто же посещал «Домик Лермонтова» в те первые годы существования

музея?

Журналист М.О. Пантюхов вспоминает, как он в 1926 году зашел в «Домик»

и, заинтересовавшись дореволюционными книгами для записи впечатлений,

получил и просмотрел «целую охапку книг, толстых, выцветших, в потрепанных

переплетах...»[31]

«Мне сейчас, конечно, очень трудно вспомнить все то, что я перечитал в

этих книгах, написанных в разное время, разными людьми, разными почерками,

– пишет М.О. Пантюхов. – Но общее впечатление у меня осталось такое:

большинство дореволюционных записей говорит о том, как, в сущности, мало

знали, ценили и уважали великого поэта. Большинство записей сделано

школьниками, гимназистами, реалистами, кадетами, и в них хрестоматийный

Лермонтов. Вот одна из записей, запомнившаяся мне: «По небу полуночи ангел

летел и тихую песню он пел»... Подпись – гимназист 6-го класса, и следует

фамилия.

Ни одного слова о Лермонтове, о своих чувствах, о своем впечатлении.

Этакое убожество мысли!

В других записях школьники писали несколько лучше, подробнее,

цитировали стихи Лермонтова, но и в этих записях Лермонтов не выходил за

рамки хрестоматий, рекомендованных министерством народного просвещения для

школ.

Вспоминается запись двух офицеров Нижегородского полка, которые,

выражая, сожаление о смерти Лермонтова, одобрительно похлопывали его по

плечу за то, что он поступил по долгу чести, как настоящий нижегородец, и

что они, поэтому, гордятся им.

Но вот крепко врезавшаяся в память запись в книге не то 1912, не то

1913 года.

Красивым, четким, канцелярским почерком записано: «Сего числа «Домик

М.Ю. Лермонтова» посетил его высокопревосходительство министр земледелия с

супругой. Его высокопревосходительство остался очень доволен осмотром.

Адъютант штаб-ротмистр...» и дальше собственноручная запись супруги

царского министра; «Ах, молодежь, до чего доводит ваша горячность и

легкомысленность. Об этом говорит трагическая судьба поэта-офицера

Лермонтова...»

Характеристика посетителей «Домика» в годы 1912-1915, данная

г. Пантюховым, в общем, верна. Ведь его посетителями были, главным образом,

лица, приезжавшие на Кавказские Минеральные Воды кто для лечения, а кто

просто, чтобы поразвлечься. Они заходили в «Домик» чаще не потому, что их

влекла туда любовь к поэту, а чтобы отдать дань времени.

Трудовая интеллигенция, хорошо знавшая и горячо любившая поэта, не

очень часто попадала тогда на курорты, потому в «Домике» ее бывало немного.

Такие посетители, как профессор Семенов, журналист Яков Львов, артист

студии Станиславского Литвинов были исключением, и не они определяли

массовый облик посетителей «Домика».

Простым же трудовым русским людям курорты были совсем недоступны. Они

и не знали «Домика».

В этот период бесхозяйственного состояния Лермонтовской усадьбы

Кавказское горное общество не переставало заботиться о том, как бы вывести

ее из тяжелого положения. По его инициативе в конце 1915 года был создан

организационный комитет. На комитет возлагались надежды, что он сумеет

найти выход из создавшегося тяжелого положения. Для заведования «Домиком»

был избран специальный попечитель.

Сначала комитет состоял только из членов Кавказского горного общества,

но в следующем, 1916 году, он пополнился представителями от города и от

управления Кавминвод.

Кавказское горное общество денег не имело, содержать Лермонтовскую

усадьбу оно не могло. Член общества проф. В. Дубянский утверждал, что

общество приняло на себя только «нравственную обязанность всемерно

поддерживать в сохранности усадьбу, но оно никогда и не предполагало брать

на себя заботу материального характера».

Большие надежды возлагал Лермонтовский комитет на добровольные

пожертвования посетителей «Домика». Для этих пожертвований была вывешена

кружка. В обращении к посетителям говорилось: «На поддержание, содержание,

предполагаемое реставрирование домика и на пополнение организуемых при нем

Лермонтовского Кавказского музея и Лермонтовской библиотеки можно опускать

собственноручно в кружку добровольные пожертвования».

Увы! Пожертвований не хватало даже на самые мелкие хозяйственные

расходы. О реставрации «Домика» тогда нечего было и думать.

С воззванием о поддержке Кавказское горное общество и Лермонтовский

комитет обратились также «к учреждениям, организациям и лицам, имеющим

возможность содействовать пополнению музея».

Воззвание было разослано в газеты всех губернских городов России. В

местные же учреждения – городскую думу и Управление Вод были направлены

пространные ходатайства.

У города испрашивалось ежегодное ассигнование в сумме 300 рублей «хотя

бы на библиотеку при «Домике». При обсуждении этого вопроса гласный

Савельев заявил: «У города всякая копейка должна быть на счету... Я просил

бы этот вопрос отложить совершенно».

И его отложили «совершенно». «Домику» было выдано только

единовременное пособие в сумме 150 рублей, да Управление Кавказских

Минеральных Вод внесло 300 рублей. Таким было материальное положение музея

в 1916 году.

И все-таки, как свидетельствовал попечитель музея, «весной этого года

домик открыл свои двери совершенно неузнаваемым».

Зеркало и диван не выдавались более за принадлежавшие княжне Мери.

Музей пополнялся новыми экспонатами: «Общественность живо откликнулась на

воззвание: от частных лиц поступило более ста экспонатов, среди них такие

ценные, как прижизненные издания произведений Лермонтова. Для объяснений

была приглашена сотрудница».

Эта сотрудница была единственным платным работником в «Домике», не

считая сторожа. Да и она проработала только до осени. Попечитель музея, как

позднее и заведующие, никакой платы не получал.

«Нельзя не отметить роль отдельных общественных деятелей, отдававших

«Домику» много внимания и забот. Это, прежде всего, педагог Д.М. Павлов,

положивший много труда на создание в «Домике» музея. Это известный фотограф

Г.И. Раев, который был первым хранителем Лермонтовской усадьбы. Григорий

Иванович не только одарял «Домик» своими художественными фотоснимками

лермонтовских мест и видов Кавказа, он еще заботливо отыскивал вещи,

имевшие какое-то отношение к Лермонтову или его эпохе. Им были разысканы в

Кисловодске диван и трюмо из дома Реброва, где некоторое время жил

Лермонтов. Это те самые экспонаты, которые кто-то снабдил ярлыками «вещи

княжны Мери». Я.Д. Верховец много лет прожил в Лермонтовской усадьбе (в

большом доме) и собрал большой материал для истории «Домика». Якову

Дмитриевичу многим обязан и автор настоящей работы.

15 июля 1916 года исполнялось 75 лет со дня гибели Лермонтова. Местные

газеты уделили большое внимание этому юбилею. В предъюбилейные дни

печатались статьи, посвященные Лермонтову. В одной из статей автор Андреев

выразил пожелание видеть «Домик» как человеческое жилье, а не склад вещей».

Статья вызвала оживленную полемику.

В день юбилея пятигорские газеты посвятили памяти поэта целые

страницы. Предполагал широко отметить эту дату Лермонтовский комитет, но,

как сообщалось в местной газете, «лермонтовские торжества откладываются по

независящим от Лермонтовского комитета обстоятельствам». Комитету пришлось

ограничиться устройством скромного литературного вечера в «Домике».

Устроители назвали этот вечер «Лермонтовскими поминками».

Осенью 1916 года «Домик» вновь оказался в печальном положении. Об этом

заявлял попечитель музея в докладной записке, направленной Кавказскому

горному обществу с просьбой рассмотреть вопрос о «Домике» в экстренном

порядке. Не предлагая мер для изменения того положения, которое создалось в

«Домике» за время его отсутствия в летние месяцы, попечитель обрисовал

состояние «несчастного, забытого» лермонтовского памятника.

«Мое глубокое убеждение, что для Горного общества заботы о

Лермонтовской усадьбе совершенно непосильны, – писал попечитель. – Оно не

имеет средств, чтобы поддерживать ее от разрушения, оно не имеет сил, чтобы

из домика сделать поучительную реликвию, оно, наконец, или не может, или не

желает устроить так, чтобы осмотр усадьбы публикой был удобен для последней

и приличен. Усадьба – эта российская реликвия – теперь вотчина

эксплуатирующего ее в своих выгодах сторожа... В эксплуатации публики

участвует вся семья сторожа, включительно до его малолетней дочери. Домика

никто не пополняет. Порядка в нем никто не поддерживает. Объяснений

посетителям или совсем не дают, или дают заведомо ложные. (Нанятая для

объяснений сотрудница ушла). Словом, тут царит такое вопиющее безобразие,

которое осуждается и молвой, и прессой, мимо коего ни один из сознательных

почитателей поэта не может проходить без благоразумного негодования».

Еще резче обрисовал положение «Домика» тот же попечитель через два

месяца, 6 ноября 1916 г., в статье «О Лермонтовской усадьбе», напечатанной

в газете «Пятигорское эхо».

«Крыша домика протекает, в коридоре во время дождя просто потоп, в

углу сада огромная мусорная куча, которая разлагается, сад и двор «обильно»

поливаются помоями, сад лишен ухода, деревья гибнут. Так, засохла

современная Лермонтову акация, портится красавец грецкий орех – истинная

гордость Северного Кавказа».

Впервые в 1916 году был проведен учет посетителей: за год в «Домике»

побывали 620 человек.

В 1917 году наконец-то прекратил свою «деятельность» словоохотливый

сторож. Объяснения посетителям давали члены Кавказского горного общества и

Лермонтовского комитета, дежурившие в музее по очереди.

День гибели Лермонтова – 15 июля – был скромно отмечен в стенах

«Домика». Впервые в этом году чествование памяти поэта обошлось без

традиционной панихиды. Уже чувствовалось во всем веяние приближающейся

революционной грозы.

В книге отзывов посетителей «Домика» стали появляться записи рабочих.

10 августа рабочий-металлист из Воронежа П.М. Смирнов, побывав в музее,

записал: «Память о Лермонтове останется навсегда».

Из госпиталей (а их было много в Пятигорске во время войны) приходили

офицеры, иногда и солдаты.

Среди записей этого периода обращает па себя особое внимание

безыскусственная запись чеченца Джамбулатова: «Здравствуй, великий поэт! Не

умер ты в сердцах горцев. Лучшую память тебе, кунаку, мы уделим. Ты один из

русских так отнесся к нам».

Гражданская война ничем не затронула «Домик»... Он остался цел и

невредим, хотя и не был окружен особым вниманием и заботой.

Кончилась гражданская война.

В 1920 году Советским правительством был издан декрет о национализации

музеев.

С установлением в Пятигорске в 1920 году Советской власти начинается и

новая история «Домика». Лермонтовскую усадьбу взял под свое покровительство

Народный университет. Созданный в Пятигорске на общественных началах,

университет этот, правда, не располагал никакими средствами. Он не мог

сделать необходимый наружный ремонт, не имел возможности привести «Домик» в

порядок и внутри. Но он охранял усадьбу, а это уже было немало для того

трудного времени. В том, что первой организацией, позаботившейся о «Домике»

в те годы, был именно Народный университет – знамение той неповторимой

эпохи.

Непосредственная забота о «Домике» была возложена на естественно-

исторический кабинет Народного университета. Кабинет этот был организован

из экспонатов музея Кавказского горного общества и помещался в большом доме

Лермонтовской усадьбы. Заведующий кабинетом заведовал и «Домиком».

Состав посетителей «Домика» резко изменился. Характерна для этого

времени запись, по-видимому, красноармейца Николая Просих. 16 июля 1920

года он был в музее и записал: «Если б не волна революции разразилась, то и

мне – пролетарию – не пришлось бы посмотреть тот домик, где когда-то жил

народный писатель и великий гений М.Ю. Лермонтов. Да здравствует

пролетарская революция 25-го октября, да здравствует Красная Армия!..».

Надо было видеть, как воспринимали эти новые посетители рассказы о жизни

Лермонтова, о его произведениях. Записи в книгах впечатлений за эти годы

подкупающе искренни и трогательны. В этих записях чувствуется большое тепло

и любовь к поэту, возмущение убийством Лермонтова, горькое сожаление о том,

что поэт так рано ушел из жизни.

М.О. Пантюхов рассказывает, что он был потрясен одной записью.

Корявым, неровным почерком малограмотного человека записаны живые слова:

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16