Петер Пауль Рубенс как видный представитель барокко

выбором низкого горизонта. И очень низко склонилась фигура грешницы.

Пригнулся в ожидании ответа Фарисей напротив Иисуса и, напротив, величаво

возвышалась голова Иисуса Христа.

Образно говоря в картине два неба: одно – облачно-бурое небо пира,

служащее «декорацией» праздничной суеты, земных даров, утолений плоти;

другое – темный астральный фон за фигурой Христа, чей лик сияет на нем,

подобно одинокой звезде[xxix]. Этот глубокий фон с сияющим ликом содержит

как бы предзнаменование будущей трагедии. Поэтому тогда и образ женщины

получает дополнительное истолкование «… Возливши миро сне на тело мое, она

приготовила Меня к погребению» - говорит Христос ученикам в Евангелие от

Матвея[xxx]. Женщина приникла к ногам Христа, как к подножию креста,

открывая трагическую перспективу его земной судьбы.

Конфликтный характер действия обусловил акцентированное

противопоставление профилей; образно выражаясь, картина эта является битвой

взглядов, пронизывающих поле изображения слева направо и справа налево.

Однако диалог организуется не только по оси, выраженной горизонтально

стола. Фигуры собравшихся за столом образуют кольцо, разорванное в центре,

раскрытое на зрителей и в глубине его зритель встречает напряженный взгляд

апостола. Так прочерчивается незримая ось, перпендикулярная плоскости

изображения, - ось «включения» зрителей, которые призваны замкнуть собой

композиционную сферу. Таким образом осуществляется слияние композиции с

экспозицией.

В 176 эта картина была прославлена как одно из центральных работ

Рубенса. Роже де Пиль, в своей книге «Беседы о понимании живописи»

восторженно писал о ней: «Я, который видел все, что есть прекрасного во

Франции и в Италии, Тициана и Джорджоне, должен сознаться, что ничто так

сильно меня не поражало, как это картина»[xxxi].

Позднейшие критики, однако, оказались трезвее, обратив внимание на то,

что Пир у Симона Фарисея не является целиком собственноручным произведением

Рубенса, а исполнен по его эскизу учениками. Например известно, что

детальную разработку персонажей по правую руку Христа Рубенс поручил

Антонису ван Дейку «лучшему из учеников»[xxxii], как он охарактеризовал

молодого живописца в письме Карлтону 28 апреля 1618 года. К сохранившимся

собственноручным этюдам ван Дейка, восходят, в частности, головы двух

апостолов, представленных на картине, - ближайшего к Христу, закрывшего рот

платком и показанного в фас справа от толстячка в шапочке. Причин

небезынтересно отметить, что эти образы отличаются от соответствующих

фигур, на разработанном Рубенсом первоначальном эскизе всей композиции.

Очевидно ван Дейку была представлена значительная свобода в исполнении

полученной ему части картины, кстати, пожалуй, наиболее ответственной и

сложной, так как здесь требовалось умение не столько создать запоминающийся

внешне характерный образ, сколько передать скрытое за внешней оболочкой

внутреннее эмоциональное состояние персонажа, или, как сказал бы де Пиль,

умение раскрыть «нежные страсти души»[xxxiii]. И именно к задаче

изображения последних то есть передаче внутреннего эмоционального мира

человека, раскрытию динамики человеческой души, - стремился Рубенс

направить внимание своего юного сотрудника, поручив ему исполнение фигур

апостолов в своем произведении. И надо сказать что участие ван Дейка немало

способствовало обогащению замысла Рубенса, так как немому художнику удалось

усилить остроту положенного в основу композиции драматического конфликта.

Во всех своих картинах Рубенс воспевает чистые, светлые чувства между

людьми. Он их воспевает, преклоняется перед ними, возводит на пьедестал. С

помощью своих картин он пытается вселить их в души зрителям, повергнуть нас

на такие же поступки ради всепоглощающей любви.

Одним из таких произведений является «Отцелюбие римлянки», написанное

около 1612 года. Она относится к так называемому классическому периоду,

который наступает сразу же по возвращении Рубенса из Италии.

Характеризуется он тем, что Рубенс отходит от бурных динамических

композиций, от повышенной эмоциональной напряженности и пафоса,

свойственных барочному искусству в сторону классической ясности, гармонии и

простоты. Сюжет заимствован Рубенсом из книги римского историка I века

Валерия Максима «Замечательные дела и речи» Кимон, отец молодой римлянки по

имени Перо, был приговорен сенатом к голодной смерти. Но Перо спасла его:

навещая отца, она кормила его грудью.

Строгая, лаконичная композиция из двух фигур, мощные объемные формы,

четкие контуры, большие плоскости локального цвета – но о возвращении к

статичной репрезентативности не может быть и речи. Взяв темой например

самозабвенной дочерней любви, художник показывает нам своих героев в

темнице, изображая на коричневато-сером фоне каменной стены, которые

выделяются четкими силуэтами. Рубенс построил пластически трактованную

группу, подчеркнутую скульптурностью лепки форм. Художник расположил своих

героев в одной плоскости параллельной стене, которая замыкает изображение.

Таким образом, такое расположение фигур делает их похожими на рельеф. Но

как неустойчиво, мгновенное равновесие, этих прильнувших друг к другу фигур

художник стремится не к равновесию масс, а к равновесию волевых импульсов.

Для Рубенса человеческая фигура – это полное единство внутреннего

эмоционального и внешнего пластического движения, и связь фигур между собой

возможна только как сопоставление или столкновение различных внутренних

импульсов.

Композиция картины построена с классической правильностью. В основу ее

решения положен треугольник, то есть то, что в числе прочих геометрических

фигур лежит в основе любой классической композиции. В то же время

живописное решение картины, ее насыщенная декоративность как бы выводит

создаваемый им образ за пределы строгой классической системы, придавая ему

чисто фламандскую полнокровность и чувственность.

Следуя своему основному принципу прославления жизни во всех ее формах

и проявлениях, Рубенс открывает в своих героях черты, позволяющие им стать

достойным примером величия души и героического поступка. Библейские сюжеты

он стремиться трактовать в пане более приближенном к реальности. В картине

«Уход Агари из дома Авраама» вся сцена пронизана духом благородного

спокойствия и покорности, с которым Агарь выслушивает упреки Сарры, жены

Авраама, и покидает дом первосвященника. Авраам получил приказ от бога

скитаться с семьей и найти путь в Ханаан. Он обещал Аврааму потомство, от

которого начнет свою родословную избранный народ, но жена его Сарра была

бесплодна. Сарра отдает ему свою египетскую служанку Агарь, которая и

рожает ему Измаила. Агарь в переводе означает «отвращаться»,

«откочевывать», «бежать». Во время беременности Агарь очень сильно

конфликтовала с Саррой. Из-за постоянных скандалов Агарь ушла из дома

Авраама в пустыню. Но к ней приходит ангел Яхве, который велит ей

вернуться, обещая что у нее родится воинственный сын, сделав Агарь дочерью

фараона, преувеличивая в соответствии с позднейшими религиозными идеалами –

то святость Агари, то, напротив, ее неискренность в вере.

Рубенс изобразил ее сильно верующей, спокойной не агрессивной, в

полной покорности. Она покоряется желанию Сарры, не отвечая ей той же

злобой и агрессивностью. Даже не зная смысл сюжета можно сразу узнать жену

Авраама, так как ее внешность выдает с головой. Фигура ее как бы выдвинута

вперед, лицо перекошено от злобы.

Никогда у Рубенса легенда не становиться жанровой сценой, несмотря на

то, что из христианских или же античных мифов он выбирает порой самые

обыденные ситуации.

В этой теме художник увидел семейную драму и раскрыл ее сдержанно и

проникновенно. Почти статичные, но выразительные силуэты, скупые, но

красноречивые жесты. Исполненная внутреннего драматизма, многозначительная

мизансцена: фигура негодующей Сарры и выглядывающего из-за ее плеча

смущенного и испуганного Авраама, слита со стеной дома, Агарь изображена на

фоне открытого неба, фигуры окутанные воздухом и пронизаны светом, мягкость

колорита – все это говорит о творческой зрелости художника.

В 1608 году находясь в Италии, Рубенс написал алтарный образ

«Поклонение пастухов» для церкви Сан Спирито в городе Фермо. Темой для

картины был взят сюжет из Ветхого Завета о том, что когда Мария родила

Иисуса Христа, к пастухам пасшим недалеко от Вифлеема стада пришел ангел и

послал их поклониться мессии.

Эскиз этого алтаря находится в Эрмитаже. Написанный на темном

подмалевке свободными и широкими пастозными мазками в глубокой и насыщенной

красноватой тональности, эскиз этот следует венецианским образцам,

пленившим Рубенса своей приверженностью к цвету, как основному средству

выражения живописи. Но эмоциональность венецианского колорита Рубенс

дополняет эмоциональностью композиционной динамики и свето-тени Корреджо.

Композиция алтаря восходит к знаменитой «Святой ночи» Корреджо, которая

находится в картинной галерее в Дрездене. В Эрмитажном эскизе свет,

излучаемый младенцем, как бы притягивает к себе из темноты всех действующих

лиц, создавая этим подлинную целостность образа. Но здесь появляется типаж,

какого у Корреджо не встретишь – старушка из народа. Это наивное,

взволнованное лицо, возможно этюд с натуры, вносит совершенно новую нотку

земной жизненности в достаточно еще традиционную композицию. В этом

сказалось воздействие великого итальянского «натуралиста» Караваджо.

Традиционный евангельский сюжет он преподносит как торжественное

событие, сопричастными которому художник делает и зрителей, что является

несомненным доказательством использования им приемов барочного искусства.

Мастер лишил сцену идиллического звучания, присущего аналогичному

произведению Корреджо и, кроме того внес в композицию большой динамизм,

сумев придать жестикуляции изображенных порывистость и выразительность. В

отличие от Корреджо Рубенс сконцентрировал свое внимание главным образом на

конкретном, индивидуальном и характерном.

Однако это не единственное произведение, созданное на эту тему. На

протяжении жизни он создает четыре варианта «Поклонения волхвов». Но самым

гениальным по изображению, по передаче охватившего чувства героев является

«Поклонение волхвов» созданное в 1624 году. Эта картина находится в

Антверпене в музее. Существует легенда, что художник написал ее за

несколько дней. Грандиозности формата (4,47м на 2,25м) отвечает

монументальность композиции. Согласно евангельскому преданию после рождения

Иисуса Христа волхвы пришли поклониться младенцу. У восточных славян волхвы

это жрецы, служители языческого культа. В христианских преданиях волхвы –

цари; волхвы – маги, мудрецы-звездочеты, пришедшие поклониться младенцу

Иисусу Христу. Евангельское каноническое повествование не называет ни их

числа, ни имен, ни этнической принадлежности, но ясно, что это не иудеи и

что их страна или страны лежит на востоке от Палестины. По явлению чудесной

звезды они узнают, что родился «царь иудеев», мессия, и приходят в

Иерусалим, где простосердечно просят Ирода, царя иудейского, помочь им в

поисках младенца. Запрошенные Иродом книжники сообщают, что по древним

пророчествам мессия должен родиться в Вифлееме. Ирод отправляет туда

волхвов, решив использовать их чтобы выведать имя своего родившегося

соперника. Звезда к радости волхвов, останавливается над тем местом, где

находится младенец – Христос. Они совершают перед ним обряд «проскинезы»

(повергаются ним, как перед восточным монархом) и приносят ему в дар

золото, ладан и благовонную смолу – мирру. Вещий сон запрещает им

возвращаться к Ироду, и они на утро отправляются к себе на родину.

Церковные и апокрифические предания с подробностями приводят к тому

что уже Ориген исходит из того, что число Волхвов было три так как

соответствовало числу их даров и это становится общепринятой версией. По

другой версии, получившей хождение в сибирской и армянской традиции их было

двенадцать. Родиной волхвов в раннехристианской литературе нередко называют

уже со II века Аравийский полуостров, связанное с ветхозаветными

пророчествами о поклонении иноземцев мессианскому царю Израиля. Однако еще

чаще за родину волхвов принимали персидско-мессопотамский ареал. Само слово

«самс» исконно означало членов жреческой касты Персиды и Мидии.. Но в быту

применялось для обозначения месопотамских («халдейских») астрологов. В

реальности на рубеже веков грань между обоими смыслами стерлось. Характерно

что раннехристианское искусство изображало ветхозаветных персонажей,

оказавшихся в Вавилоне, то есть Даниила и трех отроков, одетыми по-

персидски (войлочная круглая шапка, штаны, часто хитон с рукавами и

мантия). И тот же наряд дается волхвами. Через Месопотамию волхвы

связывались с воспоминаниями о Валааме и Данииле, которые проповедовали

месопотамским язычникам приход мессии через Персию с культом Митры. Однако

на Западе представления о персидском происхождении волхвов были утрачены.

Волхвы либо не имели этнических характеристик, либо неопределенно

соотносились с арабским или даже византийским Востоком. С наступлением

эпохи Великих географических открытий и активизации миссионерской

деятельности в «экзотических» странах волхвы становятся олицетворением

человеческих рас – белой, желтой и черной, или трех частей света – Европы,

Азии и Африки. Эта идея возможная для Нового времени связана все же с

исконным взглядом на волхвов, как представителей всего языческого

человечества, а также с еще более древним архетипам тройственного деления

рода человеческого.

Имена волхвов в раннехристианской литературе варьируются. На

средневековом Западе и затем повсеместно получают распространение имена –

Каспар, Бальтазар, Мильхиор. Слагаются легенды о позднейшей жизни волхвов:

они были крещены Фомой и затем приняли мученичество в восточных странах. Их

предполагаемые останки были предметом поклонения в Кельнском соборе.

Дары волхвов обычно истолковывались так: ладаном почитают божество,

золотом платят подать царю, миррой (которой умащали мертвецов) чествуют

предстоящую страдальческую кончину Иисуса Христа.

В этой картине, в отличие от предыдущих вариантов, мы не видим такой

тщательности исполнения, как в брюссельской картине, такой законченности

как в мехеленской, но в ней чувствуется больше дерзновения, широты размаха

уверенности, редко проявлявшихся им в такой же степени в других спокойных

произведениях. Это поистине подвиг, тем более удивительный, что картина

исполнена с быстротой импровизации. Ни одного пробела, ни одной резкой

черты. Широко проложенный светлый полутон без ярких световых пятен

окутывает прислонившиеся друг к другу фигуры, не заглушая в то же время их

красок и порождая множество редчайших валеров, мгновенно найденных и, тем

не менее жизненно верных, самых утонченных и, тем не менее самых

отчетливых.

Рубенс не прилагал больших усилий к обновлению первоначального

варианта. Как и все лучшие мастера, он жил своими собственными идеями, и

когда тема казалась ему плодотворной, часто возвращался к ней. Волхвы

пришли с четырех концов света на поклонение бесприютному младенцу,

родившемуся в зимнюю ночь под навесом убогого, заброшенного хлева – эта

тема прильстила Рубенса своей торжественностью и контрастами.

Скромный хлев наполнила толпа мужчин в нарядных костюмах,

разноплеменных и разноязычных. Коринфская колонна в глубине картины еще

более подчеркивает декоративную праздничность процессии.

Центральная группа перемещена налево. Фигуры волхвов больше

натуральной величина и кажутся необычайно торжественными и величавыми. В

красном плаще – суровый строгий старик с насупленными бровями. В центре –

царь Африки со своим квадратным лицом, толстыми губами, красноватой кожей,

странно горящими большими глазами, и тучным телом, затянутым в шубу с

рукавами цвета синих павлиньих перьев, представляет собой совершенно

необыкновенную фигуру, которой «рукоплескали бы, наверное, и Тинторетто, и

Тициан, и Веронезе». Он с искренним изумлением смотрит на молодую мать. Его

образ один из наиболее выразительных в творчестве Рубенса, умевшего с

великолепной точностью констатировать в мимике человека охватившее его

чувство.

На лестнице стоит воин в доспехах, с непокрытой головой, белокурый,

румяный, полный очарования. Но вместо того чтобы сдержать толпу, оборотясь

к ней лицом, он легко отворачивается от нее, несколько откидывается,

любуясь младенцем, и жестом отстраняет любопытных, столпившихся на лестнице

до ее самых верхних ступеней. Налево в торжественной позе вырисовываются

два колоссальных всадника весьма своеобразного англо-фламандского стиля. По

своим краскам эта самая редкостная часть картины в своей приглушенной

гармонии черного, зеленовато-голубого, коричневого и белого. Колеблющаяся

на балках паутина, а совсем внизу голова быка – беглый набросок, сделанный

несколькими мазками асфальта и не имеющий большого значения, напоминает

беглый росчерк пера.

Склонившая голову, Мадонна полна обаяния, скромности, пленительной

женственности. Маленький мальчик в ее руках – воплощение детский

непосредственности. Кажется что эти взрослые мудрые люди не столько

поклоняются царю небесному, сколько покорены чистой невинностью детства с

красотой материнского счастья. Звучные краски картины сгармонированны в

единый радостный аккорд. Это одно из лучших живописных созданий Рубенса,

последнее слово его понимания колорита и его технического мастерства, когда

видение его было ясным и мгновенным, когда рука его водила кистью быстро и

тщательно и когда он писал без особого труда. Младенец Христос окружен

сиянием, от него будто исходят лучи. Непосредственно вокруг все бело:

седоволосый волхв с горностаевым воротником, серебристая голова азиата,

наконец, чалма эфиопа – серебряный круг, оттененный розовым и бледно-

золотым. Все остальное – черное, желто-бурое, или холодное по тону. Головы

багровые или огненно-кирпичные, констатируют с синеватыми, неожиданно,

холодными лицами. Навес очень темный, тонет в воздухе. Фигура, написанная в

полутонах кроваво-красного цвета, поднимает, поддерживает и завершает всю

композицию, связывая ее со сводом, пятном смягченного, но вполне

определенного цвета.

Это композиция не передается описанию, потому что в ней нет ничего

формального, волнующего и, в особенности ничего литературного. Она пленяет

ум, потому что радует глаз; для художника эта живопись драгоценна.

Картина поражает свободой композиционного решения и яркой, мажорной

красочностью. Традиционная тема христианского искусства в интерпретации

художника преображается в радостное, земное зрелище. Кисть Рубенса уверенно

лежит мощные фигуры людей и животных, определяет очертания развевающихся

складок одежд. Каждая линия исполнена напряжения, каждый мазок несет в себе

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14