Жизнь и общественная деятельность Сципиона Эмилиана Африканского Младшего

для роли спасителя от катастрофы, которой, пожалуй, не могли бы уже

предотвратить даже гений Гамилькара и военное искусство Ганнибала. Между

карфагенянами и нумидийцами произошло большое сражение, очевидцем которого

был Сципион Эмилиан. Последний был тогда военным трибуном в испанской армии

и был послан к Массиниссс с поручением привезти для своего

главнокомандующего африканских слонов. Он наблюдал битву с холма, подобно

«Зевсу на горе Иде». Карфагеняне получили подкрепление в составе 6 000

нумидийских всадников, которых привели начальники, недовольные Массиниссой.

Войско карфагенян вообще превосходило неприятеля численностью, но тем не

менее оно потерпело поражение. Тогда карфагеняне предложили уступить

Массиниссе часть своей территории и уплатить ему контрибуцию. По их просьбе

Сципион пыталя добиться соглашения. Однако, мирный договор не был заключен,

так как карфагенские патриоты отказались выдать перебежчиков. Но

Гасдрубалу, окруженному кольцом неприятельских войск, скоро пришлось

согласиться на все требования Массиниссы: выдать перебежчиков, принять

обратно изгнанников, выдать оружие, пройти под ярмом и обязаться уплачивать

в течение 50 лет по 100 талантов ежегодно. Нумидийцы, однако, не выполнили

даже этого договора; они перебили безоружные остатки карфагенской армии при

возвращении ее в Карфаген.

Рим не предотвратил войну своевременным вмешательством, он остерегся

сделать это. И вот теперь он достиг того, что ему было нужно: появился

благовидный предлог для войны — карфагеняне нарушили условия мирного

договора, запрещавшие им вести войны с союзниками Рима и войны вне пределов

их территории, и, сверх того, Кафаген уже заранее потерпел поражение.

Италийские контингенты были созваны в Рим, флот приведен в боевую

готовность. Каждый момент можно было ожидать объявления войны. Карфагеняне

сделали все возможное, чтобы предотвратить угрожавший удар. Вожди

патриотической партии — Гасдрубал и Карталон — были приговорены к смертной

казни; в Рим отправили посольство, чтобы переложить ответственность на

осужденных. Но одновременно с карфагенянами в Рим прибыло посольство от

другого города ливийских финикиян, от Утики, с полномочиями передать город

в полную власть Рима. В сравнении с такой предупредительностью и

покорностью казалось почти дерзостью поведение карфагенян; они ограничились

тем, что постановили казнить своих виднейших сограждан без требования со

стороны Рима. Сенат заявил, что находит извинение карфагенян недостаточным.

На вопрос, что может его удовлетворить, он ответил, что карфагенянам это

самим известно. Конечно, карфагеняне могли знать волю Рима. Но им трудно

было поверить, что для любимого родного города действительно настал

последний час. В Рим снова отправилось посольство с неограниченными

полномочиями — на этот раз в 30 человек. Когда они прибыли, война была уже

объявлена (начало 149 г.) и удвоенная консульская армия посажена на суда.

Карфагеняне все же пытались еще раз отвратить грозу изъявлением полной

покорности. Сенат объявил им, что Рим согласен гарантировать Карфагену его

владения, его свободу и земельное право, неприкосновенность общественного и

частного имущества под условием, что консулам, отплывшим в Сицилию, в

месячный срок в Лилибее будут выданы 300 детей правящих семей в качестве

заложников и что карфагеняне выполнят все дальнейшие распоряжения;

последние дадут им консулы, в соответствии с полученными инструкциями. Этот

ответ находили двусмысленным; на самом деле он вовсе не был таким, как уже

тогда указывали проницательные люди даже среди карфагенян. Карфагенянам

гарантировали все, что угодно, за одним исключением — самого города; не

было сказано ни слова о возвращении войск, уже отплывших в Африку. Все это

достаточно ясно говорило об истинных намерениях Рима. Сенат поступал с

ужасной жестокостью, но он не притворялся уступчивым. Однако, в Карфагене

все еще не хотели понять истину. Там не нашлось государственного деятеля,

который смог бы побудить непостоянную городскую толпу к решительному

сопротивлению или к полной покорности. Получив грозную весть об объявлении

войны и узнав в то же время о приемлемом для них требовании заложников,

карфагеняне выполнили это требование и не теряли надежды на спасение; у них

не нашлось мужества представить себе, что значит заранее отдать себя на

произвол смертельного врага. Консулы отослали заложников из Лилибея в Рим и

заявили карфагенским послам, что о дальнейших распоряжениях они узнают в

Африке. Войска высадились, не встретив сопротивления; им было доставлено и

затребованное продовольствие. Карфагенская герусия в полном составе явилась

в город Утику, в главную квартиру римлян, для получения дальнейших

приказаний. Консулы прежде всего потребовали разоружения города. На вопрос

карфагенян, кто же в таком случае будет защищать их от их собственных

эмигрантов и от разросшейся до 20 000 человек армии Гасдрубала, который

спасся бегством от смертной казни, консулы ответили, что об этом

позаботятся сами римляне. Затем карфагенский совет покорно выдал консулам

все материалы, заготовленные для флота, все военное снаряжение, хранившееся

в арсеналах, а также оружие, принадлежавшее частным лицам, всего 3 000

метательных орудий и 200 000 комплектов оружия. Затем карфагеняне

обратились к консулам с вопросом: будут ли дальнейшие требования? Тогда

встал консул Луций Марций Цензорин и объявил, что, по инструкции римского

сената, город Карфаген должен быть разрушен, но его жителям разрешается

селиться, где они пожелают, на своей территории, однако на расстоянии не

меньше двух немецких миль от моря.

Это ужасное распоряжение внушило финикиянам мужество отчаяния;

подобное же благородное и в то же время безумное воодушевление некогда

толкнуло жителей Тира на борьбу против Александра, а позднее иудеев на

борьбу с Веспасианом. С беспримерным терпением карфагеняне несли рабскую

зависимость от Рима и гнет его; столь же беспримерно было и неистовое

восстание этого народа торговцев и мореплавателей, когда у них хотели

отнять уже не только государственную самостоятельность и свободу, а их

родной город и давно уже ставшее для них любимою родиной море. О надежде на

спасение не могло быть речи; здравый политический смысл и на этот раз

бесспорно требовал покорности. Но как в бурю голос кормчего заглушается

ревом моря, так те немногие голоса, которые призывали покориться

неизбежному, были заглушены яростным воем толпы. Последняя в своем

бешенстве обрушилась на городских должностных лиц, по совету которых были

выданы заложники и оружие, а также на ни в чем неповинных послов,

осмелившихся вернуться в город с роковым известием. Случайно находившиеся в

городе италики были перебиты толпой, жаждавшей хотя бы таким образом

заранее отомстить за гибель родины. Решения сопротивляться не было принято;

невозможность защищаться без оружия была слишком очевидна. Однако городские

ворота были заперты, на городских стенах, с которых сняты были метательные

орудия, заготовлены были груды камней, главное командование поручено было

Гасдрубалу — сыну дочери Массиниссы, все рабы объявлены были свободными.

Армия эмигрантов под командой Гасдрубала, спасшегося бегством, занимала в

это время всю карфагенскую территорию, за исключением нескольких городов на

восточном берегу (Гадрумет, Малый Лептис, Тапс, Ахулла) и города Утики,

занятых римлянами. Эта армия могла оказать Карфагену неоценимую поддержку в

борьбе. К Гасдрубалу были отправлены послы с просьбой не отказать в помощи

родному городу в минуту крайней опасности. Одновременно карфагеняне с чисто

финикийской хитростью пытались обмануть врага, скрывая свое беспредельное

озлобление под маской смирения. К консулам было отправлено посольство с

просьбой о 30-дневном перемирии для отправки послов в Рим. Карфагеняне

понимали, что римские военачальники не захотят, да и не смогут исполнить

такую просьбу, уже однажды отвергнутую. Но прибытие послов подкрепило

естественное предположение обоих консулов, что совершенно безоружный город

после первого взрыва отчаяния подчинится своей участи. Поэтому консулы

решили отложить штурм города. Карфагеняне воспользовались драгоценной

отсрочкой и принялись изготовлять метательные орудия и вооружение. Все

население без различия пола и возраста работало днем и ночью: строили

машины, ковали оружие, ломали общественные здания, чтобы добыть бревна и

металл, женщины обрезали волосы, чтобы изготовить необходимые для

метательных орудий канаты, в невероятно короткий срок городские стены были

снова укреплены и воины вооружены. Обо всем этом ничего не знали консулы,

находившиеся со своим войском на расстоянии всего нескольких миль; это еще

одна из удивительных черт этого удивительного народного движения,

вызванного поистине гениальной, даже, можно сказать, демонической народной

ненавистью. Когда, наконец, консулам надоело ожидание, они выступили из

своего лагеря близ Утики. Они воображали, что их армия взойдет на

беззащитные городские стены просто с помощью лестниц. Каковы же были их

удивление и ужас, когда они опять увидели на стенах катапульты и когда весь

многолюдный город, в который они надеялись вступить столь же легко, как

вступают в ничем незащищенное селение, оказался способным к обороне и

готовым защищаться до последней капли крови.

Карфаген был сильной крепостью по своему географическому положению и

благодаря искусству своих жителей; последним не раз приходилось

рассчитывать на прочность своих городских стен. В обширном Тунисском

заливе, ограниченном с запада мысом Фарина, с востока — мысом Бон,

выступает с запада на восток узкая полоса земли, омываемая с трех сторон

морем и лишь с западной стороны примыкающая к материку. Эта полоса в самой

узкой своей части еле достигает половины немецкой мили, в общем она

представляет собой ровную поверхность; в направлении к заливу она

расширяется и заканчивается здесь двумя возвышенностями — Джебель-Хави и

Сиди-бу-Саид, между которыми лежит равнина Эль-Мерса. В южной ее части,

заканчивающейся возвышенностью Сиди-бу-Саид, был расположен город Карфаген.

Довольно крутые склоны этой возвышенности, а также множество скал и отмелей

служили естественным укреплением города со стороны залива. Здесь для защиты

его достаточно было простой стены. С западной же стороны, т. е. со стороны

материка, где условия местности не защищали города, для укрепления его было

использовано вес, что было известно тогдашнему фортификационному искусству.

Эти укрепления, как свидетельствуют недавно открытые остатки их,

совпадающие с описанием Полибия, состояли из наружной стены толщиной в 6,5

футов и огромных казематов сзади стены, вероятно, на всем се протяжении.

Казематы отделялись от наружной стены крытым проходом шириной в 6 футов и

имели в глубину 14 футов, не считая двух стен, передней и задней, шириной

каждая не менее 3 футов. Этот громадный вал, сложенный целиком из огромных

глыб, возвышался двумя ярусами до 45 футов, не считая зубцов и мощных

четырехъярусных башен. В нижнем ярусе казематов находились стойла для 300

слонов и запасы корма для них, а в верхнем — конюшни, склады и казармы.

Холм, на котором стояла крепость, назывался Бирса (на сирийском языке

birtha значит крепость). Это довольно большая скала высотой в 188 футов;

она имела у своей подошвы 1 000 двойных шагов в окружности и примыкала к

южной оконечности городской стены, подобно тому как в Риме Капитолийская

скала примыкала к городской стене. На верхней площадке находился обширный

храм бога-целителя; к нему вели 60 ступеней. Южная сторона города омывалась

в юго-западном направлении мелководным рукавом Тунисского залива. Рукав

почти полностью отделялся от залива узкой и низменной косой, выдававшейся

от карфагенского полуострова к югу. В юго-восточном направлении южная

сторона города омывалась водами самого залива. Здесь находилась двойная

искусственная гавань города. Наружная, или торговая, гавань имела форму

продолговатого четырехугольника, обращенного узкой стороной к морю; от

входа в нее, шириной всего в 70 футов, тянулись по обеим сторонам широкие

набережные. Внутренняя, или военная, гавань круглой формы называлась Кофон.

Посреди нее находился остров, на котором помещалось адмиралтейство; вход в

эту гавань вел из внешней гавани. Между обеими гаванями тянулась городская

стена. От Бирсы она делала поворот на восток. Коса, выдававшаяся в залив, и

торговая гавань оставались вне ее, а военная гавань оказывалась внутри нее;

поэтому надо думать, что вход в эту гавань мог запираться, как ворота. Близ

военной гавани находилась рыночная площадь. Три узкие улицы соединяли ее с

крепостью, открытой со стороны города. К северу от города, вне его,

находилась теперешняя Эль-Мерса, называвшаяся тогда Магалией,— довольно

обширное предместье, уже тогда изобиловавшее дачами и хорошо орошаемыми

садами; оно было обнесено особым взлом, примыкавшим к главной городской

стене. На противоположной оконечности полуострова, Джебель-Хави, у

теперешнего селения Камарт, находилось кладбище. Эти три составные части

города — старый город, предместье и кладбище — занимали всю ширину

полуострова на стороне, обращенной к заливу. Доступ к ним был возможен лишь

по двум большим дорогам, ведшим в Утику и Тунис по узкой косе; последняя не

была загорожена стеной, однако представляла наилучшие местные условия для

армии, группирующейся под защитой города или выходящей на его защиту.

Трудная задача овладеть столь хорошо укрепленным городом осложнялась еще

тем, что сам город и его владения, все еще насчитывавшие 800 поселений и

находившиеся большей частью во власти партии эмигрантов, располагали

значительными ресурсами; к этому присоединялись враждовавшие с Массиниссой

свободные и полусвободные ливийские племена. Таким образом карфагеняне

имели возможность не ограничиваться обороной города, а выставить в поле

многочисленную армию. Ввиду крайнего ожесточения, царившего в армии

карфагенских эмигрантов, и высоких качеств легкой нумидийской конницы с

этой армией нельзя было не считаться.

Итак, консулам предстояла далеко не легкая задача, когда им пришлось

начать по всем правилам осаду. Марк Манилий, командовавший сухопутными

войсками, стал лагерем против стен крепости, а Луций Цензорин подошел со

своим флотом со стороны залива и приступил к военным действиям на земляной

косе. Карфагенская армия под начальством Гасдрубала расположилась на другом

берегу залива, у крепости Неферис. Отсюда она затрудняла работу римских

солдат, посланных рубить лес для постройки осадных орудий. Много людей

перебил у римлян искусный начальник карфагенской конницы Гимилькон Фамея.

Тем временем Цензорин построил на земляной косе два больших тарана. С их

помощью римляне проломали здесь брешь в самом слабом месте городской стены,

но приступ пришлось отложить, так как уже наступил вечер. Ночью осажденным

удалось заделать большую часть бреши и при вылазке так испортить римские

машины, что на другой день они уже не действовали. Римляне все же

отважились пойти на приступ: но брешь, а также примыкавшие к ней отрезки

стены и расположенные поблизости дома оказались сильно защищенными — здесь

было много бойцов. Римляне продвигались крайне неосторожно и были отражены

с большими для них потерями. Они потерпели бы еще более тяжелое поражение,

если бы не предусмотрительность военного трибуна Сципиона Эмилиана.

Предвидя исход безрассудно смелого предприятия, последний удержал своих

воинов под стенами города и с помощью их прикрыл отступление римлян.

Попытка Манилия взять неприступные стены крепости закончилась еще меньшим

успехом. Таким образом, осада затянулась. Болезни, распространившиеся в

лагере римлян в результате летнего зноя, отъезд Цензорина, самого

способного из римских военачальников, недовольство и бездействие Массиниссы

(он, конечно, не мог радоваться тому, что римляне собирались захватить

добычу, на которую он сам рассчитывал), наконец, смерть этого

девяностолетнего царя, последовавшая в конце 149 г.,— все это заставило

римлян совершенно прекратить наступательные операции. Им стоило достаточно

труда и хлопот защищать флот от карфагенских брандеров, охранять лагерь от

ночных нападений и доставлять продовольствие и фураж. Для этой последней

цели они построили в гавани форт и предпринимали экспедиции в окрестности.

Оба похода против армии Гасдрубала не увенчались успехом; первый поход едва

не кончился полным разгромом вследствие плохого руководства и

неблагоприятных условий местности.

Эта война протекала бесславно для полководцев и всей римской армии в

целом, но зато блестящи были заслуги военного трибуна Сципиона Эмилиана. Во

время ночного нападения врагов на римский лагерь Сципион с несколькими

эскадронами конницы атаковал неприятеля с тыла и принудил его к

отступлению. Во время первого похода на Неферис, когда римское войско

переправилось вопреки его советам через реку и подверглось опасности

полного уничтожения. Сципион отважно атаковал врага с фланга и, таким

образом, дал римлянам возможность отступить; его мужество и геройское

самопожертвование спасли римский отряд, который уже считали погибшим.

Прочие римские военачальники, и особенно сам консул, отпугивали своим

вероломством те города и тех партийных вождей, которые готовы были идти на

соглашение с Римом; но Сципиону удалось переманить на сторону римлян одного

из самых даровитых из этих вождей, Гимилькона Фамею, с 2 200 всадниками.

Сципион выполнил завещание Массиниссы о разделе его царства между тремя его

сыновыми — Миципсой, Гулуссой и Мастанабалом. После этого Сципион привлек в

ряды римлян Гулуссу, искусного предводителя конницы, достойного

продолжателя своего отца в этом деле. Таким образом был восполнен сильно

ощущавшийся в римском войске недостаток кавалерии. Тонкое и в то же время

простое обхождение Сципиона напоминало скорее его родного отца, чем того,

чье имя он носил, и побеждало даже завистников; имя Сципиона было у всех на

устах в лагере и в столице. Даже Катон, отнюдь не щедрый на похвалы, за

несколько месяцев до смерти (он умер в конце 149 г., не дожив до исполнения

своего заветного желания — разрушения Карфагена) применил к молодому воину

и его бездарным соратникам гомеровский стих: «Он один — человек, остальные

— блуждающие тени».

2.2 Назначение Сципиона Эмилиана Африканского главнокомандующим

африканской группировкой римской армии.

Между тем наступил конец года и вместе с ним смена главного

командования. Консул Луций Пизон, явившийся в армию с большим опозданием

(148 г. до н.э.), принял начальство над сухопутной армией, а Луций Манцин

стал во главе флота. Но если их предшественники добились немногого, то при

новых военачальниках дело совершенно не двигалось вперед. Вместо того,

чтобы осаждать Карфаген или выступить против армии Гасдрубала, Пизон

производил нападения на мелкие приморские финикийские города — большей

частью тоже безуспешно. Так, например, город Клупея отразил его нападение;

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8