Сталинизм и цивилизационный подход в ХХ веке

государственная идеология в СССР 30-80-х годов ХХ века. Его идейными

предтечами были мелкобуржуазный социализм и критически-утопический

социализм и коммунизм, «казарменный коммунизм», распространенные в ХIХ и ХХ

веке в Западной Европе и России, не раз раскритикованные классиками

марксизма[xliv]. Особенностью сталинизма является его государственный

статус, происхождение в результате опрощения социалистических идей в конце

20-х – начале 30-х годов, спекуляция на идеях классиков марксизма. В

сущности, это «политическая теология» (К. Маркс), приспособленная для

идеологического оправдания государственного насилия по отношению к

обществу, не имевшая ничего общего с диалектическим методом познания и

революционной практикой марксизма. Объективно получалось, что

государственная эксплуатация дезорганизованных трудящихся, которую

мифологизированное сознание сталиниста не воспринимало как эксплуатацию,

должна была привести к построению качественно нового социалистического

общества.

Материальной основой для воспроизводства сталинизма были

«раскрестьянивание» и пролетаризация колоссального количества мелких буржуа

– крестьян, ремесленников, в период быстрого развития капитализма, а затем

и советской индустриализации, рост эксплуатации. Труженики-собственники,

они ничего не могли противопоставить наступлению капитала, олицетворяемому

то приказчиком «Продамета», то перекупщиком-частником, то чиновником

советского государства. Неустойчивое экономическое положение,

маргинализация, отсутствие кругозора и научного подхода к социальным

явлениям, своих политических организаций определяют черты их

психологического облика, в частности, чрезвычайно быстрый переход от

ультрареволюционности к апатии, веру в авторитеты. Процесс пролетаризации

растянулся в России на век, со второй половины ХIХ до 60-х годов ХХ века.

Длительному воспроизводству сталинизма способствовал необычный для

того времени социально-экономический уклад, окончательно сформировавшийся

после индустриализации и коллективизации. Огосударствленная экономика стала

капиталом, который эксплуатировал трудящихся, способствовал изъятию

прибавочной стоимости, но воспринимался как социалистическое явление, служа

экономической основой для диктатуры советской номенклатуры и И.В. Сталина.

Со своими предтечами сталинизм роднит критика капитализма, в которой

верно подмечены его противоречия и беды, но предлагаются фантастические

средства для трансформации. Теоретики мелкобуржуазного социализма и

коммунизма преувеличивали роль политических учреждений в жизни общества,

стремились уничтожить эксплуатацию путем реформ в сфере обращения и

распределения, предлагали уравнивание состояний. Экономический и

политический «романтизм» нецивилизованных людей приводил к волюнтаризму.

Российские народники, по мнению Ленина, «выбрасывали за борт всякий

исторический реализм, сопоставляя всегда действительность капитализма с

вымыслом докапиталистических порядков»[xlv]. Интересно, что подобную манеру

рассуждений он сравнивал с «узко интеллигентным самомнением или, пожалуй,

бюрократическим мышлением»[xlvi]. Для данного стиля мышления было

характерно социальное прожектерство; недоверие к самостоятельным тенденциям

отдельных общественных классов, творящих историю сообразно их интересам,

отношение к ним как к материалу истории; игнорирование вопроса об условиях,

которые могут развивать сознательную деятельность творцов истории –

народных масс, количество которых будет возрастать по мере ускорения

исторического процесса; стремление задержать или игнорировать противоречия

реальной действительности в угоду своим утопиям вместо сознательного

разрешения их. Догматизм идеологов вступал в противоречие с

действительностью, что приводило к отрицательному отношению к

гуманистическим ценностям предшествующих периодов, к теоретическому

эклектизму. Идеологами мелкобуржуазного социализма и коммунизма становились

люди образованные, интеллектуалы. Выразителями интересов мелких буржуа они

становились потому, что «их мысль не в состоянии преступить тех границ,

которых не преступает жизнь мелких буржуа, и потому теоретически они

приходят к тем же самым задачам и решениям, к которым мелкого буржуа

приводит практически его материальный интерес и его общественное положение»

[xlvii].

Закономерность, свойственная многим странам: влияние рабочего класса

приводит к трансформации психологии и массового сознания мелкой буржуазии.

Ее представители «приобретают черты, резко контрастирующие с социально-

психологическим обликом буржуазии». Усиливается враждебность власти

крупного капитала, его интересам[xlviii]. Облик российских и зарубежных

революционно настроенных мелких буржуа запечатлен в поэзии и политических

трудах[xlix]. В период гражданской войны в Советской России сформировался

массовый тип руководителя из числа рабочих и крестьян, которые обладали

«только психологией прямого действия»: уверенностью в безграничных

возможностях «революционных мер» при решении любых проблем[l].

Маркс наблюдал подобных людей еще в середине 19 века в революционной

Европе. Их «грубый и неосмысленный» коммунизм, считал классик, «есть только

форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в

качестве положительной общности». Неразвитость идеологов этого типа

коммунизма выражается в непонимании «человеческой природы потребности»,

отрицании личности человека, возвеличивании физического труда в противовес

миру «культуры и цивилизации», следовании идеалу всеобщего опрощения.

Уверовав в «уничтожение человеческого самоотчуждения» на основе «общности

труда и равенства заработной платы, выплачиваемой …общиной как всеобщим

капиталистом», грубые коммунисты объективно оставались в рамках

частнособственнических отношений[li].

После Октябрьского политического переворота, совершенного

социалистическими силами в рамках буржуазно-демократической революции,

значительная часть мелкой буржуазии пошла за рабочим классом и

большевистской партией. Вектор иллюзий мелких буржуа изменил направление:

действительность капитализма широкие массы трудящихся стали сопоставлять с

вымыслом о лучшем будущем – с коммунизмом. В коммунистических грезах

сконцентрировались не реализованные потребности десятков миллионов слабо

социализированных людей в нищей стране. Свою роль сыграли Декрет о земле

1917 года; патриотическая борьба против иностранной интервенции и

белогвардейцев; при всех перегибах политики «военного коммунизма»,

продразверстки, она оказалась в тех конкретно-исторических условиях более

рациональной и эффективной, чем экономическая линия белогвардейских

правительств[lii]; переход к НЭПу. Трудящиеся разочаровались в либерализме,

с которым они связывали беспощадную эксплуатацию, свои страдания в годы

мировой войны и лицемерную буржуазную политику Временного правительства.

Стоит выделить главную причину поражения белого движения. Ленин назвал

А.И. Деникина «слепым щенком» за непонимание сущности классовой

борьбы[liii]. Его политическая беспомощность была следствием вполне

определенного классового воспитания и поведения, основанного на нежелании

считаться с потребностями десятков миллионов людей страны, попрании их

интересов, неумении действовать максимально гибко в чрезвычайных ситуациях.

Действительно, в то время, когда крестьяне России уже пользовались

предоставленной им большевиками и левыми эсерами землей, деникинское

правительство все еще решало вопрос о возможности отчуждения у помещиков

части земли, а вернувшиеся в свои имения помещики реставрировали старые

порядки[liv].

НЭП был социалистической, в интересах большинства населения, политикой

большевистской партии в условиях разрушенной страны, населенной людьми с

мелкобуржуазной психологией. Характер политики определяли несколько тысяч

революционеров со стажем и поредевший в боях гражданской войны слой

социалистически развитых рабочих. Ленин чувствовал слабость субъективного

фактора революции после войны, но рассчитывал, что в исторически короткие

сроки в результате политики «культурничества» большевики подготовят

предпосылки для перехода к новому строю[lv]. Это была историческая

альтернатива России. Однако отсталость страны, мелкобуржуазность ее

населения, управленческое бескультурье, давление крупных капиталистических

государств создавали предпосылки для изменения характера политики, повод

для культа личности, а в отдаленной перспективе и для буржуазного

политического переворота. Общественная психология первой трети ХХ века в

России опредметилась в виде Мавзолея В.И. Ленина.

С точки зрения современников Ленин был системообразующим элементом

советской политической системы. «Гениальный Ленин был историческим

авторитетом – это одна сторона дела, - писал большой политический

недоброжелатель Владимира Ильича Н.Н. Суханов. - Другая – та, что, кроме

Ленина, в партии не было никого и ничего. Несколько крупных «генералов» без

Ленина – НИЧТО (Выделено Сухановым – А.Ф.), как несколько необъятных планет

без солнца…Что же касается офицерской партийной массы, то, как мне уже

пришлось упомянуть, эта масса далеко не отличается высоким социалистически-

культурным уровнем…В соответствии с этим для большевистской массы

непреодолимую притягательную силу имеет всякого рода радикализм и внешняя

левизна, а естественной линией работы является демагогия»[lvi]. С разных

позиций об исключительной роли Ленина пишут и западные историки, и его

соратники[lvii]. Изложенные Н.Валентиновым факты говорят о понимании

Лениным своей роли в истории страны[lviii].

После смерти Ленина и закономерного раскола в ВКП (б) субъективный

фактор Октябрьской революции изменил свое содержание. Приобрел

мелкобуржуазно-коммунистический характер, стал отличаться «детской болезнью

левизны» в политике. С января 1928 по ноябрь 1929 года произошел перелом. В

сетованиях крестьян периода раскулачивания: «Лучше Ленин, чем ленинизм.

Лучшие коммунисты убиты и умерли. Остались сволочи»[lix], была определенная

доля истины. С поправкой, что под «ленинизмом» в 1929 году смоленский

крестьянин имел в виду политику группы Сталина в деревне, а под «сволочами»

навербованных из маргинализированных слоев населения чиновников.

«Вот эти-то раскрестьяненные крестьяне, оторванные от прошлого,

лишенные настоящего, оказавшиеся в зоне своеобразного «внекультурья»,

только и могли воодушевиться проектом «чистого, тотального социализма,

идеей великого разрыва и порыва», - отмечает И.М. Клямкин. Но сталинский

вариант общественного развития возможен при наличии еще ряда предпосылок.

«Сталинский казарменный социализм, - продолжает автор, - становится

возможным только в том случае, если раскрестьянивание происходит в условиях

крупного машинного производства, нуждающегося в развитии и расширении,

способного поглощать деклассируемую рабочую силу и вместе с тем стать

опорой для деятельности политических организаций, аналогичных сталинской

партии, которые в свою очередь нуждаются именно в раскрестьяненных, т.е.

выброшенных из своего жизненного уклада новобранцах»[lx].

В конце 20-х годов эпоха Октябрьской революции и ленинизма

закончилась. Однако она оказала столь мощное воздействие на идеологию

государства, мировоззрение и поведение миллионов людей в стране и за

границей, что сталинская группа и не думала формально отрекаться от

марксизма и идей революции. В их действиях проявилась определенная

самостоятельность «надстройки» общества. Трансформация ее идеологической

составляющей в духе правящей номенклатуры, которая адаптировала надстройку

для удовлетворения потребностей возникающего в СССР индустриального

общества и политического режима, завершится в основном с публикацией

«Краткого курса ВКП (б)» в 1938 году. Репрессии 30-х годов в СССР

способствовали приглушению революционного сознания народа, уничтожению

латентной оппозиции. После некоторых колебаний руководство страны выбрало

вариант безальтернативных выборов[lxi]: уничтожило даже намек на

демократию, заменив ее пропагандистским мифом. Но остановка

социалистического развития страны в тех конкретно-исторических условиях до

ХХ съезда КПСС не была еще замечена миллионами людей за границей. СССР

продолжал служить для многих идеалом и надеждой, раздражал своей

«социалистичностью» правящие группы западных стран и их буржуазные

слои[lxii]. Европейские социал-демократы, правда, не считали СССР оплотом

социализма, но их мнение не было определяющим.

Сталинисты абсолютизировали консервативную часть марксизма в

противовес диалектическому методу. В результате диктатура еще незрелой

номенклатуры под руководством И.В. Сталина задушила научный социализм.

Значительная часть чиновников рекрутировалась из рабочих и крестьян,

граждане воспринимали их как «своих». Однако привилегии и функции служащих,

вынужденных проводить политику эксплуатации населения и подавления

недовольных, быстро отчуждали их от народа. Диктатор терроризировал

чиновников, предупреждая возможность оформления их как класса, вынуждал

работать на пределе сил, выполнять любые указания центра, пребывать в

страхе по поводу возможного лишения достигнутого материального уровня и

статуса. Презрительное отношение диктатора к бюрократии подпитывалось его

грубокоммунистическими взглядами.

Номенклатура была инструментом, с помощью которого диктатор не

допускал роста классового самосознания рабочих, крестьян, выражавших их

интересы интеллигентов, их объединения в независимые от государства

организации. Даже незначительное повышение уровня жизни, приобщение к

городской культуре вызывало у нищих людей с мифологизированным сознанием

веру в будущее, преданность правительству. Трудящиеся были отчуждены от

выработки политики и заплатили огромную цену за реформы, но в тех условиях

значительная их часть была опорой режима.

На службу режиму была поставлена система доносительства. Страдающие от

произвола граждане обращались в ЦК партии с доносами, изображали

начальников как врагов власти. Наказание руководителей делало свое дело.

Образ врага в сочетании с авторитаризмом и иллюзорной верой в возможность

восстановления справедливости способствовали нейтрализации социального

протеста в формах, выгодных номенклатуре, а ЦК ВКП (б) решал дело

гражданина и начальника в зависимости от конъюнктуры.

Правительство использовало элементы грубокоммунистической идеологии

для поддержания курса на форсированное развитие экономики страны – «догнать

и перегнать» – во враждебном международном окружении. Идеалы равенства,

справедливости, коллективизма, понятие «скромность» в интерпретации

номенклатуры способствовали «затягиванию поясов», формированию упрощенных

потребностей в быту, преданности правящей элите, в итоге – сосредоточению

значительных бюджетных средств для решения макроэкономических, прежде всего

оборонных, задач. В результате формировалось поколение людей, которые «не

только не возвысились над уровнем частной собственности, но даже и не

доросли еще до нее»[lxiii].

После провозглашения окончания «реконструкции» советские руководители

перестали говорить о необходимости учиться у Запада. Убежденные в прочности

созданного базиса, в верности курса, они, в духе просветителей, надеялись

на изживание общественных недостатков по мере развития просвещения,

культурной деятельности государства, гуманизации отношений на этой основе.

Сфера образования стала мощным средством культурации (М. Каган),

социализации, внедрения идеологии в умы подрастающего поколения. Несмотря

на заявления, по инерции, о важности экономических отношений в обществе,

советские руководители не обращали внимания на экономический фактор как

источник негативных явлений в практике воспитания и развития советских

людей. Отказавшись во имя классовых интересов от строго научного познания

советской действительности, воспринимая ее как прекрасно знакомый объект

для манипулирования, сталинисты способствовали возникновению экономических

и политических кризисов. Происходила подмена всестороннего анализа реалий

советского общества социальным морализированием. Общественные противоречия

были сведены к абстрактной моральной основе, классовый протест подменен

возмущением по поводу состояния общественных нравов, а недостатки

морального сознания рассматривались как психологическая проблема, которую

относительно легко преодолеть на пути индивидуального самосовершенствования

и незначительной модернизации надстроечных институтов[lxiv].

Моральное стимулирование трудовой активности преобладало над

материальным. Для обеспечения трудовой активности и политической лояльности

граждан власти проводили идеологические кампании. В начале 1949 года

кампания борьбы с «космополитизмом» должна была сплотить общество накануне

создания блока НАТО и мобилизовать народ на выполнение повышенных планов

экономического развития, прежде всего в оборонной промышленности[lxv]. В

начале 1953 года власти попытались активизировать трудовую активность

граждан для преодоления экономического кризиса начала 50-х годов во время

кампании «борьбы» с внутренними «сионистами», якобы покусившимися на

«святое», на вождя[lxvi]. Абсолютизация морального стимулирования была

возможна только при одновременном функционировании «подсистемы страха» (Г.

Попов) – ГУЛАГа. Впрочем, вождь не забывал полулегально материально

поощрять несколько тысяч преданных ему руководителей так называемыми

«пакетами», ежегодно проводить кампании по снижению цен на товары с

одновременным изъятием части зарплаты граждан на нужды государства под

патриотическими лозунгами.

В период борьбы с «космополитизмом» сталинисты повторили структуру

идеологии и терминологию «кадетского» (В.И. Ленин) сборника «Вехи»:

интеллигенты – “отщепенцы-космополиты”, были объявлены противостоящими

государству; официальной, единственно верной идеологии; народу. Их обвиняли

в растлении молодежи; в отсутствии у них “здорового национального

чувства”[lxvii]. В духе двойных стандартов недостатки советского общества

объяснялись не свойствами режима, не “бытием”, как в отношении Запада, а

субъективными недоработками, ошибками или “предательством” конкретных

индивидов. Руководители СССР сами не заметили, что под «бытием» стали

подразумевать созданный ими же миф о высоком уровне жизни народа. В конце

40-х гг. подобный взгляд на мир был признан “патриотическим”.

Руководствуясь подобными установками, иерархи партии позволяли себе

возмущаться уровнем «неразвитости» сознания «интеллигенции», которая

«преклонялась перед западом», не замечая «чудесной» жизни в СССР. «Бытие

новое, а сознание старое», - сетовал Жданов в одном из разговоров.

«Сознание, - усмехнулся Сталин. – Оно всегда отстает. Поздно приходит

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6