Катынская трагедия

запланированной акции), иногда головы были обмотаны шинелями и обвязаны

веревками. На некоторых трупах виднелись следы советских четырехугольных

штыков. Интересно отметить, что на трупах были найдены различные мелкие

предметы и даже драгоценности. Это указывает на то, что с ликвидацией

пленных торопились и даже не успели их ограбить. Как выяснилось позднее,

трупы лежали в том же порядке, как этапировали из Козельска отдельные

эшелоны. Самый большой интерес из найденных вещей представляли, несомненно,

календарики и записные книжки. Хотя чернила почти размылись, записи

карандашом сохранились отлично.

Особенно ценной была записная книжка майора Адама Сольского, в которой

он записал: «8 апреля. 3:30 отправка со станции Козельск на запад. 9:45 на

станции Ельня. 8 апреля 40 г. с 12 часов стоим в Смоленске на запасном

пути. 9-го апреля подъем в тюремных вагонах и подготовка на выход. Нас куда-

то перевозят на машинах. Что дальше? С рассвета день начинается как-то

странно. Перевоз в боксах «ворона» (страшно). Нас привезли куда-то в лес,

похоже на дачное место. Тщательный обыск. Интересовались моим обручальным

кольцом, забрали рубли, ремень, перочинный ножик, часы, которые показывали

6:30...» Тут запись обрывается. Очевидно, после 6:30 майор Сольский уже не

жил.

Кажется, что пленных по одиночке подводили к краю рва, удерживая с

двух сторон, более сильных и сопротивляющихся связывали веревками. Затем —

выстрел опытного стрелка-палача. Труп сбрасывали в ров, прямо на тела

убитых раньше. Иногда находили трупы офицеров, накрепко связанных и заживо

уложенных в ров, их приканчивали выстрелами сверху.

В 1943 году и позднее возникал вопрос, кто копал могилы. Существовали

предположения, что они выкопаны руками будущих жертв. Однако это кажется

маловероятным. Чтобы выкопать большой и глубокий ров, следовало

предоставить узникам некоторую свободу движения (нельзя же копать со

связанными руками) и хотя бы самые примитивные инструменты, по крайней

мере, лопаты. Трудно предположить, чтобы люди, видя свою неминуемую смерть,

в основном молодые и сильные мужчины, не воспользовались случаем и не

бросились на конвой. Не надо забывать, что пленные находились в неплохом

психическом состоянии, не были истощены многодневным ожиданием смерти, они

готовились перейти в другие руки (немецкие или союзнические).

Предполагаемая расправа не должна была парализовать их волю к

сопротивлению, к желанию умереть в бою, а не от руки палача. Только

советские архивы смогут когда-нибудь рассказать нам, как происходило

убийство польских военнопленных.

Останки, эксгумированные и обследованные, опускали вместе с

прикрепленной к ним биркой назад в братские могилы. И если советские власти

не осквернили катынское кладбище, то эти бирки позволят когда-нибудь еще

раз произвести идентификацию останков.

Из катынских могил вырыли в сумме 4143 трупа. Из последней, восьмой,

могилы (в которой лежали офицеры, убитые в мае 1940 года, о чем

свидетельствует летняя форма одежды) не удалось вынуть всех, так как работу

пришлось прервать. Оставалось в ней, однако, не более 200 трупов. Всего в

катынских лесах обнаружено около 4400 жертв.

Это явно неполное число взволновало немцев. Любой ценой они хотели

разыскать в окрестности «Косогор» остальные могилы, чтобы подтвердить свои

заявления о 10-12 тысячах погибших. Они пытались оказать сильное давление

на комиссию ПКК, чтобы последняя согласилась с этими их «данными». В конце

концов, были объявлены именные списки погибших, составившие неполные три

тысячи человек, с приложением около тысячи неизвестных.

Уже в 1943 году стало ясно, что военнопленных из Старобельска и

Осташкова расстреливали в других местах. Теперь можно предположить, что

пленные из Осташковского лагеря были расстреляны где-то в районе станции

Бологое, а офицеры из Старобельска — под Харьковом, скорее всего в дачной

местности Дергачи.

Поскольку Катынь задолго до 1940 года стала местом казни заключенных

из окрестностей Смоленска, по аналогии можно предположить, что экзекуции

пленных из Старобельска и Осташкова проводились в подобных «проверенных»

местах. Было известно, что харьковские Дергачи тоже были местом частых

расстрелов, и именно туда ведут многие улики «Катыни №2». Хотя немцы были в

Харькове недолго, все же они приступили к поискам братских могил польских

офицеров, но не дошли до эксгумации. В январе 1980 года Антон Т. Рекульский

в брошюре «Вторая Катынь?» выдвинул гипотезу, что пленные из Старобельска

были расстреляны неподалеку от лагеря, в районе, где много лет спустя, в

1977 году, бригады польских рабочих прокладывали трубопровод. В народе еще

была жива память о расстрелянных когда-то польских офицерах.

Состоятельность этой гипотезы подтверждается отсутствием железнодорожной

транспортировки заключенных. Не исключено, что к месту казни им надо было

пройти пешком всего лишь несколько километров. Однако довод о

«Старобельской Катыни» вблизи лагеря кажется не очень убедительным и не

опровергает прежних предположений, что экзекуция проводилась все-таки в

Дергачах. Судьбы Осташковских этапов обрываются на станции Бологое (линия

Ленинград-Москва). Где-то там, очевидно, недалеко от места разгрузки, и

проводились расстрелы («Катынь №3»).

Катынское дело было, конечно, максимально использовано немецкой

пропагандой: в Катынь привозили даже экскурсии из центральной Польши и

польских офицеров из немецких лагерей. В середине мая 1943 года в Катынь

привезли несколько английских и американских офицеров, недавно попавших в

немецкий плен. Среди них был полковник американской армии Джон Ван-Влиет.

Насильственно привезенный в Катынь, он был убежден, что станет участником

примитивного пропагандного фарса. Однако он покинул Катынь глубоко

убежденным в вине Советского Союза. Отчет Ван-Влиета, о котором речь пойдет

ниже, имел свою особую историю.

Все, побывавшие на территории катынской эксгумации, отдавали должное

той свободе, которую немцы предоставляли для ознакомления с местом

преступления и вещественными доказательствами. Немцы давали также

возможность встретиться с местными жителями, которые в 1940-м году были

свидетелями транспортировки пленных в катынский лес. Особенную ценность

представляли показания двух жителей. Одним из них был 73-летний колхозник

Парфений Киселев (1870 г.р.), который первый указал немцам место

расстрелов. Он охотно делился с журналистами из оккупированной Польши и

нейтральных стран виденным и слышанным. Вероятно, он рассчитывал на то, что

советская власть больше сюда никогда не вернется. В конце 1943 года этот

несчастный человек оказался в лапах НКВД. Больше его никто не видел, только

печатались его обширные опровержения всех показаний, данных им раньше.

Можно только предполагать, как оборвалась жизнь этого старика (вероятно, в

начале 1944 года). Вторым активным свидетелем был местный кузнец Иван

Кровожерцев (1915-1947). Он понимал, что его ожидает, и, когда немцы начали

отступать, сам двинулся на Запад. Добрался до Германии и пережил войну, как

сотни тысяч других русских, которые в гитлеровском нашествии 1941 года

видели возможность освобождения от сталинской тирании (многие из них

погибли потом в СССР после выдачи их Советскому Союзу Америкой и Англией в

1945 году). В мае 1945 года Кровожерцев вошел в контакт с американцами и

выразил готовность дать исчерпывающие показания о катынском преступлении. В

ответ он услышал, что этот вопрос подлежит компетенции советских властей и

что его готовы передать соответствующим советским органам для дачи

показаний по этому вопросу. Ошеломленному Кровожерцеву удалось сбежать и

после долгих мытарств найти, наконец, в Германии польскую воинскую часть.

Его перебросили в расположение 11-го корпуса в Италии, где он под присягой

дал показания, которые и поныне являются самым ценным документом Катынского

дела. После войны он поселился в Англии, укрывшись под именем Михаил

Лобода. Его конспирация оказалась недостаточной. Советской разведке удалось

напасть на его след. В октябре 1947 года его нашли повешенным в каком-то

здании пригорода Лондона. Английская полиция поспешно заявила о

самоубийстве, и следствие было закрыто.

Расследование 1943 года показало, что убийство польских офицеров

осуществлялось не подразделениями местного НКВД из Смоленска, а частями

НКВД из более отдаленного Минска. На основании этих данных можно выдвинуть

кое-какие гипотезы. В начале 1938 года в СССР существовало несколько тайных

антисталинских радиостанций, из которых одна вещала в Белоруссии.

Радиолокаторы запеленговали ее под Минском, в сторожке лесника. Когда

войска НКВД окружили сторожку, люди, находившиеся в ней, оказали

сопротивление и все погибли в бою. В сторожке была обнаружена мощная

радиостанция (ЗКВ), обслуживаемая высшими чинами минского ГПУ (НКВД),

причем среди убитых был комиссар ГПУ Самуил Рубинштейн (Рейтер, 29 июня

1938 г.; см. «Новая Речь Посполитая» 21 июня 1938 г.). Выяснилось, что

минский НКВД был центром антисталинской конспирации. Отсюда, конечно,

следовало, что все минское НКВД подлежало ликвидации. Последним заданием

минских энкаведистов, скорее всего, и было уничтожение польских офицеров в

Катыни, после чего их всех ожидала неминуемая гибель. Мы не располагаем

данными, какие именно части НКВД принимали участие в убийстве польских

пленных из Старобельска и Осташкова, но можем предположить, что последующая

судьба палачей не отличалась от судьбы их жертв.

Преступление и политика

Весть о катынском преступлении глубоко потрясла поляков и вызвала

серьезную озабоченность правительств Великобритании и США. И Лондон, и

Вашингтон ни минуты не сомневались в правдивости немецкого сообщения.

События последних лет в СССР еще свежи были в памяти. Правительства обеих

держав быстро собрали собственную документацию, но решили сохранить ее в

тайне. 30 апреля 1943 года офицер связи между США и польской армией на

Ближнем Востоке, полковник Генрих Шиманский, направил в Вашингтон

обстоятельно документированный рапорт, возлагающий вину за катынские

расстрелы на Советский Союз. В то время в самые высокие круги вашингтонской

администрации проникли многочисленные советские агенты. Они-то и

постарались приостановить дальнейшую обработку информации и заставить

официально принять советскую версию. 24 мая 1943 года посол Англии при

польском правительстве в изгнании, сэр Оуэн О'Маллей, направил своему

правительству подробный рапорт, в котором, тщательно проанализировав

Катынское дело, пришел к выводу: не подлежит сомнению — за катынские

злодеяния ответственна Москва, а не фашистская Германия. И этот документ

был засекречен: о нем не проинформировали ни британский парламент, ни

тогдашний Совет Министров. Точно такая же судьба постигла очередной рапорт

по этому делу от 11 февраля 1944 года, в котором ставились под сомнение

результаты «советских исследований» в Катыни. По иронии судьбы, рапорт

О'Маллея был опубликован английским историком Луи Фитцгиббоном лишь в 1972

году.

Отношение правительств США и Великобритании к Польше в этом вопросе

можно назвать нелояльным, а вернее — позорным. Вашингтонская администрация,

используя всевозможные уловки, постаралась ввести в заблуждение

американское общественное мнение. Для этой цели использовалась превентивная

цензура военного времени, отсеивавшая правдивую информацию и дававшая ход

только той, которая возлагала вину на немцев. Сама атмосфера того времени

питала такую дезинформацию. Мир был уже в достаточной степени подавлен

масштабами гитлеровских преступлений, и приписать им еще одно злодеяние не

представляло большого труда. Поведение англичан и американцев в этом

вопросе было именно таким. 4 мая 1943 года Антони Иден выступил в Палате

общин с циничным заявлением, в котором демонстративно пренебрег гибелью

каких-то поляков, подчеркнув при этом необходимость укрепления «единства

союзников».

Это стремление к «сплоченности рядов» союзников предрешило их циничное

отношение к проблеме Катыни. По необъяснимым причинам, а, скорее всего,

благодаря умелой тактике советской агентуры на Западе, в правительственных

кругах США и Великобритании возникла тенденция любой ценой снискать

расположение Сталина к союзникам, ибо они боялись, что в противном случае

СССР заключит сепаратный мир с Германией, оставляя Запад один на один с

Вермахтом и Японией. Вашингтон в это время придерживался доктрины «дешевой

войны с Гитлером» (победа над фашизмом минимальными силами и затратами), и

поэтому ему приходилось считаться с такой возможностью. Даже если бы

вероятность этого действительно существовала, а не была придумана советской

разведкой, отношение союзников к катынскому вопросу в 1943-44 годах следует

расценивать как прагматично-оппортунистское с политической точки зрения и

возмутительное — с моральной. Вся эта политика базировалась на каком-то

чудовищном недоразумении.

Политика геноцида, уже два года проводимая Гитлером по отношению к

советскому мирному населению, перечеркнула возможность мирных переговоров.

К тому же победа Советского Союза во многом зависела от помощи Запада.

Поражение немцев под Сталинградом как раз давало союзникам возможность в

любую минуту заключить сепаратный мир, со значительными уступками со

стороны Гитлера. Странно, что ни Рузвельт, ни Черчилль не понимали этого и

постоянно опасались, что СССР без них заключит сепаратный мир.

Политику Рузвельта в катынском вопросе с исторической перспективы

нужно квалифицировать как моральное соучастие в преступлении (согласно

американским законам, его действия подпадают под определение так

называемого «соучастия постфактум»). Рузвельт слишком доверял своим

советникам, а те, в свою очередь, находились под влиянием советской

агентуры. Так, например, советники американского президента в ходе

Ялтинской конференции убеждали его, что в борьбе с Японией помощь

Советского Союза необходима, полностью игнорируя значения термоядерного

оружия, которым Соединенные Штаты должны были овладеть к середине 1945

года. Отношение Рузвельта к вопросу о военнопленных красноречиво

характеризуется его встречей в Вашингтоне со Станиславом Миколайчиком в

1944 году. Во время их беседы выяснилось, что на Тегеранской конференции, в

декабре 1943 года, Сталин говорил о своих планах уничтожения 50 тысяч

пленных немецких офицеров, против чего Рузвельт не очень возражал, и только

Черчилль запротестовал. «Десятикратная Катынь» не была осуществлена, но

сама мысль о ней говорит о многом.

И в 1943-44 годах, и в начале 1945 года существовала реальная

возможность заставить Германию капитулировать перед западными союзниками,

но Рузвельт, подстрекаемый Сталиным, упорно настаивал на безоговорочной

всеобщей капитуляции и полном разгроме Вермахта, с чем Черчилль не мог не

соглашаться.

Начиная с 1943 года Катынское дело определило дальнейшие отношения

Польши и СССР, чего никак не могли или не хотели понять западные союзники.

Доказательством тому служат мемуары Уинстона Черчилля, опубликованные после

войны.

В конце апреля 1943 года генерал Сикорский представил премьеру

Великобритании «Дело Катыни». «Он (Сикорский) заявил мне, что располагает

доказательствами убийства по заданию советских властей 14500 офицеров и

других польских пленных. ... Они мертвы, — ответил я ему, — пишет Черчилль,

— и что бы вы ни предпринимали, их уже ничто не воскресит».

Робкий и покорный союзникам, генерал Сикорский даже не решился на

вопрос: «Говорили бы вы то же самое, если бы речь шла о тысячах

расстрелянных английских офицеров?»

Британские власти в деле Катыни вели свою коварную политику.

Английская военная цензура запрещала польским газетам и журналам

публиковать любую информацию, в которой виновники катынской трагедии

назывались по имени. Открыто писать об этом стало возможно только после

отмены военной цензуры в 1945 году. Как всегда, польское правительство в

изгнании в этом деле (как и в других вопросах относительно независимости

Польши) проявило полную беспомощность и не воспользовалось даже

нейтральными странами, чтобы оттуда распространять столь необходимую

правдивую информацию и предостерегать страну о грозящей ей советской

опасности.

В декабре 1943 года Катынь вновь оказалась в советских руках.

Правительство СССР немедленно созвало свою собственную специальную комиссию

с целью разработать документацию, убедительно доказывающую вину немцев.

Ситуация для этого в тот момент была особенно благоприятной. Мировую

общественность потрясали все новые сообщения о фашистских преступлениях, а

в Америке, при поддержке правительства, пресса и радио развернули широкую

просоветскую кампанию. Никто тогда не осмеливался сравнивать сталинизм с

гитлеризмом, наоборот, утверждалось, что в Советском Союзе при Сталине —

своеобразная демократия. Информация 1936-1939 годов старательно

замалчивалась.

Советскую комиссию из восьми советских граждан возглавлял академик

Н.Н. Бурденко. В работе ее не принимал участие не только ни один

иностранец, но не были приглашены и поляки, хотя бы из так называемого

«Союза польских патриотов». Отдельная медицинская комиссия в составе шести

врачей должна была подписать протокол. Сам состав этих двух комиссий

недвусмысленно указывал на виновника злодеяний. Если бы вина немцев была

доказуема, Советский Союз (в этом можно не сомневаться) незамедлительно

привлек бы к работе в медицинской комиссии и американских, и английских

экспертов, не говоря уже о представителях нейтральных стран.

Советская комиссия работала в Катыни, вероятно, с 16 по 23 января 1944

года (даты проверить невозможно). Спрашивается, каким образом, в разгар

зимы, когда земля скована морозами, можно было вести какие-либо работы по

эксгумации? Об этом советское сообщение от 24 января 1944 года молчит.

Советское коммюнике информировало, что на территории Катыни находится 11000

убитых поляков, которые летом 1941 года содержались в трех лагерях,

названных 1-ОН, 2-ОН, 3-ОН, и во время отступления Красной Армии все попали

в руки немцев, а те тут же их перебили. Сначала за дату преступления был

принят август 1941 года, потом срок перенесли на сентябрь-октябрь 1941

года. О самих трех лагерях ничего не говорилось, даже неизвестно, где они

находились, был упомянут только район в 25 или 40 км на запад от Смоленска.

Совершенно очевидно, почему советское правительство приняло немецкое

число — 11000. Подразумевалось, что пленные Старобельска и Осташкова также

находятся в числе погибших в Катыни, и тем самым пресекались все дальнейшие

домыслы относительно их судьбы.

В советском заявлении говорилось, что расстрел польских военнопленных

был произведен специальным немецким подразделением, неким «рабочим

батальоном №537», под командованием обер-лейтенанта Арнста. Действительно,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6