Происхождений цивилизации

делом, навигацией и т.д. В действительности в шумеро–египетских корпусах

научных знаний эти сферы представлены более чем скромно, и складывается

вполне определенное впечатление, что ранние науки во многом, но, конечно,

не всегда, были оторваны от практики. Это обстоятельство легко

объясняется нашей гипотезой генезиса науки как следствия автоматической

деятельности социума по фиксации сущностей без различения прагматических

и непрагматических их источников. Генезис науки, по нашей гипотезе, был,

конечно, следствием вполне материальной деятельности социума, но эта

деятельность была достаточно далека от ее наивно прагматического

понимания. Собственно прагматические знания существовали в

раннецивилизованном обществе так же, как они существовали в первобытном

обществе и как они имеются, по существу, и у животных. Однако эти

прагматические навыки общения с действительностью явно не были

первоисточником своеобразной ранней науки.

Генезис ранней науки был, в конечном счете, следствием

мезолит–неолитического демографического взрыва, породившего “живой

компьютер” ранней цивилизации. По аналогичным же причинам первый этап

современного демографического взрыва (XI — середина XVI в.) вызвал в

Западной Европе научную революцию Нового времени, на деталях которой мы

не можем здесь останавливаться.

В открытии архетипа сущности вещей участвовал, конечно, не социум в

целом (как мы постулировали для простоты изложения выше). Реальность его

открытия была, видимо, сложнее. В рассмотренной выше схеме эвристической

деятельности социума — “живого компьютера” общество представлено нами как

бесструктурный демографический конгломерат, которого в действительности

никогда не существовало. Члены этого абстрактного социума в равной мере

должны бы были заниматься сельским хозяйством, ремеслом, торговлей и

умственным трудом. Такой социум действительно открывал бы сущности

согласно вышеописанной схеме. В действительности цивилизованное общество

было разделено на профессиональные группы с соответствующей

специализацией деятельности. Умственный труд стал достоянием

соответствующего подразделения труда, и есть все основания считать, что в

этом подразделении умственный труд был концентрированно представлен в той

пропорции, которая была бы свойственна социуму в целом, не будь он

разделен на профессиональные группы. Это вытекает из того обстоятельства,

что объем умственного труда общества пропорционален уровню

производительности труда социума и объему высвобождаемого благодаря этому

уровню нерабочего времени. Часть этого общесоциального нерабочего времени

могла быть употреблена обществом для стихийной эвристической деятельности

по отысканию сущностей сообразно нашей вышеприведенной схеме рассуждений.

В действительности эта часть нерабочего времени, по–видимому, полностью

стала достоянием подразделения умственного труда, члены которого были

освобождены от материально–производственных забот. Тем самым все

статистические эвристические свойства социума были делегированы им в

подразделение умственного труда, которое стало полноценным

представительством эвристических свойств социума, приблизившегося к

“демографическому рубикону”. Абстрактный десятитысячный социум мог бы

открыть какую–нибудь сущность в результате одноактного наблюдения

(разумеется, мы говорим условно). Подразделение умственного труда могло

справиться с той же задачей в результате многократных наблюдений одной и

той же предметной области (может быть, разными поколениями наблюдателей).

Как представляется, открытие математических сущностей в Шумере и Египте

произошло именно таким путем. Количественная статистическая сторона

специализированной эвристической деятельности мало известна. Поэтому мы

ограничимся предположением, что подразделения умственного труда

раннецивилизованных обществ способны были имитировать статистическую

эвристическую деятельность десятитысячного социума. В частности,

составляя изо дня в день и из поколения в поколение количественные

хозяйственные таблички и наследуя в письменной форме результаты и методы

своих расчетов, шумерские (и, вероятно, египетские) писцы вполне могли

получить статистический материал, эквивалентный эвристическому опыту

десятитысячного социума. Открытие первых научных сущностей опиралось,

таким образом, на специализированный умственный труд и письменную форму

наследования его результатов, эквивалентных статистическому

эвристическому опыту десятитысячного социума наших вышеприведенных

схематических рассуждений.

Первые научные сущности раннецивилизованного общества охватили многие

основные области знания, которые существуют и поныне: математика,

астрономия, география, филология, право, история, медицина, зоология,

ботаника, минералогия, химия (см. далее). Генетическая связь предметных

областей соответствующих наук маловероятна. Независимость этих первонаук

показывает, что в их институциализации не было централизованного начала.

Вероятно, статистически действующее подразделение умственного труда

непреднамеренно обнаружило серию сущностей, попавших в сферу ее опыта

областей. Это обстоятельство объясняет отсутствие в списке первонаук

сельскохозяйственных и технических дисциплин. Наукам первого поколения

отвечали сущности элементарного уровня глубины. Наиболее ранние системы

знаний представлены в египетской и шумеро–аккадской письменных

традициях[119]. Ведущую дисциплину этих систем знания составляла

математика, начала которой относятся в Шумере к позднеурукской эпохе

(3520/2815 14С до н.э.), а в Египте, по крайней мере, к нулевой династии

(3390–3160/2700–2500 14С до н.э.)[120]. Более того, научные знания

Месопотамии известны главным образом по учебным спискам, изучавшимся в

светских школах (э–дуба), и образцы подобных списков известны уже в

позднеурукский период, когда письменность была еще иероглифической.

Возможно, что отдаленные прототипы обучения, принятого в светской школе

(э–дуба), относятся еще к додинастической позднеурукской эпохе, однако

расцвет этой школы приходится на эпоху I династии Иссина (2017–1794/3 до

н.э.) и династии Ларсы (2025–1763 до н.э.), а закат - ко времени

разрушения Ниппура, Ларсы, Урука и Ура царем из I династии Вавилона

Самсуилуной (1739 до н.э.).

Памятники, связанные со школой э–дуба и синхронные ей, показывают

существование в Месопотамии системы знаний шумеро–аккадской традиции

примерно следующего состава. Имелась группа наук, пронизанных

количественными методами: математика, алгебра, теория числа, геометрия,

планиметрия, стереометрия, метрология, землемерие, география,

хозяйственное делопроизводство, агротехника, а также астрономия,

хронология, календарь. Хорошо были развиты гуманитарные дисциплины:

филология, языкознание, грамматика, иностранные языки, профессиональные

языки, литературоведение, дидактика, музыкальная культура, право, начала

истории. Скромнее представлены естественнонаучные дисциплины: медицина,

зоология, ботаника, минералогия, химия. Технологические науки, связанные

с ремеслом и зодчеством, не представлены вообще, от агротехники дошло

одно стихотворное пособие на шумерском, от химии — медицинские рецепты,

от технологии — рецепты изготовления цветной эмали и цветного стекла

(изобретенного хурритами в XVIII в. до н.э.), от зоологии, ботаники и

минералогии — отдельные списки терминов.

Как можно видеть, месопотамская система знаний не могла иметь

технологического происхождения и, судя по ее специфике, зародилась в

подразделении умственного труда. Шумеро–аккадские науки по большей части

были элементарны и далеки от наук Нового времени, хотя в области

математики их носители дошли до квадратных уравнений алгебраического

свойства (но без алгебраической символики). Однако тенденция к

систематизации знаний была выражена в Месопотамии определенно.

Перечисленные науки имели двоякое назначение: одни обслуживали в основном

внутренние нужды грамотных администраторов (“филологические науки”),

другие — их внешние функции по организации некоторых областей

общественной жизнедеятельности (хозяйственные приложения математики,

право): арифметика была связана с хозяйственным учетом, геометрия — с

рытьем каналов и бассейнов, вычислением объемов зернохранилищ,

строительством дамб и стен. Между тем даже в прикладных науках имелись

важные составляющие, не находящие никаких мыслимых приложений в

месопотамской реальности шумеро–аккадского времени (например, квадратные

уравнения).

Первая шумеро–аккадская система знания отличалась уже известной

дифференцированностью, отражающей наличие 10–11 отраслей знания и еще

большего количества их частных дисциплин. Между тем цивилизованное

общество, как мы неоднократно подчеркивали, представляло собой социальный

организм, тотально стремящийся интегрировать всяческие специализированные

проявления своей жизнедеятельности. В сфере светской науки социум двояко

нейтрализовал ее начавшуюся дифференциацию. Во-первых, педагогический

курс светской школы (э–дуба) представлял собой формальную целостность.

Во–вторых, сам способ наследования научных знаний с самого начала был

организован на социально–интегративных началах.

Шумеро–аккадская светская школа (э–дуба) представляется отдаленным

прототипом общеобразовательной школы Нового времени. Соответствующие им

образовательные системы при многочисленных внешних отличиях обнаруживают

и существенные общие черты. Назначение современной общеобразовательной

школы на уровне обыденного сознания кажется совершенно очевидным: школа

призвана снабжать новые поколения необходимыми элементарными началами

знаний, свойственных современному социуму. Реальность такой функции

передачи элементов научной традиции от поколения к поколению, конечно, не

вызывает сомнений. Однако эффективность такой передачи, бесспорно, была

бы оптимальнее, если бы начальные школы были узко специализированы. Это

очевидное соображение обычно совершенно не осознается. Между тем из него

определенно вытекает, что современная начальная школа как транслятор

научной традиции во времени по самим основам своей организации является

совершенно неэффективным учреждением, если полагать, что его единственной

задачей действительно выступает трансляция начал научной традиции

общества. Явное противоречие между предположительным назначением

начальной школы и методами его реализации показывает, что у

общеобразовательной школы, наряду с ее внешней известной функцией,

имеется и некая глубинная функция, невидимая для обыденного наблюдателя.

С социально–философской точки зрения, специфику генерализованной

программы общеобразовательной школы можно объяснить, исходя из

предположения, что начальная школа издавна сочетала очевидную функцию

передачи научных знаний с неявной функцией их интеграции. В самом деле,

умозрительно более эффективной формой передачи научных знаний

представляется ее специализированный вариант, свойственный высшей школе.

Если бы образование преследовало только цель эффективной передачи знаний,

то следовало бы ожидать, что зарождающаяся начальная школа сразу

выступила бы в специализированном варианте вроде современной высшей

школы. С самого начала ученики могли бы усваивать специализированную

терминологию частных наук и основной корпус связанной с ними информации.

В действительности организация начальной школы пошла по неэффективному

общеобразовательному пути, причем, как нам известно из современного

положения вещей, ряд общеобразовательных предметов, преподаваемых

ученикам начальной школы, зачастую оказывается невостребованным ими в их

дальнейшей деятельности в науке или практической жизни. Этот парадокс

можно объяснить из упомянутой версии, согласно которой школа, воспитывая

учеников, одновременно преследовала цель не допустить необратимой

дифференциации наук. В этом своем качестве начальная школа выступала как

учреждение, типичное для цивилизованного общества, стремящегося всячески

нейтрализовать все проявления дифференциации своей материальной и

духовной жизнедеятельности.

Шумеро–аккадская светская школа (и, вероятно, аналогичные

древнеегипетские учреждения) обнаруживает все признаки

общеобразовательного характера преподавания[121], мыслимого для своей

эпохи. Системе знаний этой школы свойственны известные градации, однако

основной корпус существующей информации получали все ученики. Таким

способом разнородная совокупность месопотамских знаний сохраняла

целостное состояние. Подобный способ интеграции наук стал свойственен

цивилизации во все времена. Организация наук при помощи пропедевтических

учреждений использовала способы интеграции, внешние самим наукам. Однако

на поздних стадиях существования египетской и месопотамской науки

цивилизованный древний мир породил средство интеграции знаний, внутренне

присущее им самим.

Такими имманентными научному знанию средствами его интеграции должны

были стать сущности более глубокого порядка, чем сущности частных наук.

Более глубокие сущности, предполагая сущности конкретных наук как свой

частный случай, могли послужить оптимальным вариантом интеграции научного

знания. Иными словами, на первой стадии развития научного знания

формировались более или менее обобщенные отражения предметных областей

известных на этой стадии конкретных наук. На следующей стадии сущности

конкретных наук, а также всякие иные сущности, открытые социумом и

отражающие произвольные сферы материальной и духовной жизни общества,

образовали идеальную предметную область, сущность которой стала основой

новой когнитивной дисциплины, отвечающей ранней философии.

В Египте и Месопотамии наука ранней цивилизации без существенных

качественных изменений просуществовала до эллинистической эпохи (династии

Птолемеев, 305–31 до н.э., и Селевкидов, 311–64 до н.э.), и оригинальная

философия в античном понимании там не возникла. Ее зарождение связано с

периферией древнего мира ближневосточных цивилизаций: с греческой Малой

Азией (Иония, Милет: Фалес, 625–547 до н.э., Анаксимандр, 610–540,

Анаксимен, 586–528/25, Гекатей Милетский, ок. 520/516; Самос: Пифагор,

ок. 537; Колофон: Ксенофан, 570 — после 478; Эфес: Гераклит, 520–460; и

др.; прочие греческие философы были учениками, идейными наследниками или

профессиональными последователями ионийцев).

Характерной чертой ранней греческой философии Малой Азии было открытие

материальной сущности, составляющей единство всех мыслимых предметных

областей материального мира (вода, воздух и апейрон Милетской школы и

огонь Гераклита). Имелось также весьма абстрактное открытие еще одной

сущности сущностей, а именно: общего закона, лежащего в основе всех без

исключения закономерностей действительности (логос Гераклита). Сходную

проблематику Пифагор (или его школа) решал количественным методом,

возведенным в абсолют (сущность сущностей — число, а закон законов —

количественные отношения).

Генезис греческой философии открыл существование сущностей второго

теоретического порядка (например, бытие Парменида и его прототипа в

ионийской философии). Попав в поле зрения деятелей умственного труда,

теоретические сущности изменили структуру научного мышления, породив в

конкретных науках математического характера представления о теоретических

методах познания и соответствующих дедуктивных доказательствах научных

положений. В Египте и Месопотамии математическое знание оставалось

исключительно на эмпирическом индуктивном уровне. Генезис дедуктивного

метода научного мышления невозможно вывести из практики эмпирических

наук, поскольку он предполагает умение оперировать сущностями разного

порядка, открытого в рамках философии. Эвристический путь к этому методу,

таким образом, предполагает философский уровень как промежуточное звено.

В эмпирических науках индуктивным путем формируются представления о

сущностях первого эмпирического порядка (ближневосточная математика и

грамматика). Затем тем же индуктивным методом частные эмпирические

сущности обобщаются в представлениях о сущностях неэмпирического

всеобщего характера (ионийская философия в широком смысле слова, включая

и пифагорейство). Затем появляется возможность выводить дедуктивным путем

эмпирические сущности из сущностей всеобщего, т.е. теоретического

характера. Возникший таким способом дедуктивный метод имел явно

философское происхождение, что доказывается феноменами пифагорейской

математики (например, дедуктивный метод доказательства теоремы Пифагора)

и аристотелевской физики. Нельзя, конечно, упрощенно утверждать, что

геометрия Эвклида (III в. до н.э.) явилась прямым применением

пифагорейской философии, однако дедуктивные методы Эвклида (аксиоматика)

имела архетипом философские дедуктивные методы выведения всех вещей из их

единичных и даже единственных начал.

Объективно античная философия создала понятийный каркас, отражающий

сущности разной степени глубины и способные служить интегративным началом

для всех мыслимых наук ранней цивилизации. В рамках этого каркаса

греческие науки приобрели классическую форму и просуществовали без

революционных изменений до Нового времени. Более ранние ближневосточные

науки в рамках своих средств интеграции также существовали долго без

революционных изменений. Эти факты застойного существования знания могут

объясняться тем, что средства социальной и духовной интеграции по своей

природе имели консервативные свойства, допускающие дифференциацию и

развитие наук только до определенного ограниченного предела.

Расконсервация аристотелевской науки произошла только в Новое время в

связи с современным демографическим взрывом, промышленной революцией,

дифференциацией западноевропейского общества и усвоением

западноевропейским социумом новых статистических эвристических свойств.

Нам представляется, что объективные данные из духовной истории

раннецивилизованного общества показывают, что его духовное развитие

нельзя рассматривать как результат самодвижения духа, поскольку оно

тесным образом зависело от действующих в обществе материальных

закономерностей демографического и структурного свойства. По этой же

причине факты стабилизации сперва ближневосточного, а затем античного

общества нельзя рассматривать как проявление собственно духовного застоя.

На деле все выглядело несколько иначе.

Раннецивилизованное ближневосточное общество, благодаря своему

демографическому и структурно–дифференцированному состоянию, приобрело

объективные свойства открывать сущности и сделало заметный рывок от

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24