Сущность сталинизма

плен весь юго-западный фронт (по данным начальника штаба Гальдера, только

в плен было взято 660 тыс. советских солдат и офицеров).

4. Фюрер обладал абсолютной властью и заставлял выполнять свои приказы,

даже самые абсурдные, при полном несогласии со стороны специалистов,

выраженное вслух, жестоко каралось.» – На военном Совете (до начала

войны) командовавший военно-воздушными силами генерал Рычагов при

обсуждении вопроса о возросшей аварийности позволил себе дерзкую реплику:

«Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на

гробах». Одна только эта реплика и стоила ему жизни[12].

5. «Он умел орудовать ОБВИНЕНИЯМИ, в годы восхождения это было единственное

средство объединить людей в массу». – К середине 30-х годов уже была

создана целая государственная машина «Орудования обвинениями, которая

трудно постижимым для нас сейчас образом смогла вырабатывать у своих

жертв как бы невольное ощущение своей «моральной вины» (первым это

глубоко показал А. Кёстлер в «Слепящей тиши»). Современники подтвердили

этот странный феномен[13].

Жестокость – это вера навыворот: она живёт, питаясь энергией страха и

подобострастия (лести), и ищет подтверждения в перманентном «чуде –

навыворот» - бесчеловечных акциях (преступающих норму обычной

человечности), сериях тайных преступлений, время от времени возобновляемых

(психологическая суть таинства остаётся, чудесность заменяется жуткостью).

Так от психологии Власти мы переходим к психологии социальной веры

массы, веры, персонифицированной в образе вождя; вы видели трансформацию

этой веры в сталинизме. Думается, поскольку сталинизм не уникален в ряду

других национальных вариантов социализма (в частности национальных

вариантов социализма (в частности, китайского, корейского, албанского)), то

эти наблюдения могут оказаться полезными для анализа и современного

положения – там, где модель бюрократического авторитаризма ещё продолжает

функционировать.

Сталинизм: идеология и сознание.

Что на первом этапе легендарного ослепления сталинизма в нашем

обществе – в период первой оттепели – главный, если не единственный, акцент

был сделан на версии индивидуальной ответственности. Происшедшее

рассматривалось как результат действий отдельных лиц, а сами эти действия

как одиозные отклонения в рамках однозначно правильной истории и не

подлежащей критическому переосмыслению политической реальности. С тех пор

сам феномен и вместившая его эпоха получили имя – «культ личности».

С первого этапа десталинизации и до недавнего времени сталинизм как

проблема был жёстко локализован вначале в границах 1937-1938 гг., а затем –

1929-1953 гг., вырезан из текущей истории и в таком виде представлен для

дальнейшего обозрения. Сейчас основные интеллектуальные усилия в обществе

направлены на то, чтобы вставить его «на место» и попытаться

реконструировать нарушенные исторические связи. Эти восстановительные

работы, начинаемые сразу после переноса огня, позволяют локализовать ошибки

и осуществить очередную нормализацию большой истории; тем самым

поддерживать версии правильности и единства генеральной линии и иллюзия

возможности быстрого, не слишком болезненного и достаточно радикального

избавления от издержек текущих отклонений. Сталин, разгромив оппозиционеров

и прокрасив нэп из оттепели в эпоху «гримас», одновременно полностью

высветил послереволюционный период, трагические ошибки которого ещё в 20-х

гг. почти открыто признавались (а заодно и большую часть российской истории

эпохи самодержавия).

Хрущёв, ударив по сталинизму, заметно снизил тональность в критике

предсталинского периода, Критика Хрущёва Брежневым сопровождалась явным

выравниванием официальной линии в отношении к сталинизму. Происходящая

сейчас особенно решительная десталинизация другим своим «плечом» как бы

приподнимает 20-е годы, вызывая неосознанную потребность в известной

идеализации политики и не слишком и не слишком дискредитировавших себя

деятелей того периода.

Внимание первоначально сосредоточилось на технологии сталинского

переворота и на том, что ему непосредственно предшествовало. Кульминация

была найдена, причины всех дальнейших событий сосредоточились в одном: как

оказался у власти этот. Критической точкой, означавшей наступление

собственно сталинской эпохи, обычно считают 1929 (или 1928-1929 гг).

Составившие этот «великий перелом» основные его трещины также очевидны:

установление личной диктатуры и резкий, катастрофический по своим ближайшим

последствиям нэпа; начало дисбалансно форсированной индустриализации,

заданное манипуляциями с контрольными цифрами первой пятилетки;

принудительная тотальная коллективизация, проведённая под политику

ограбления «внутренней колонии» - крестьянства; начало методической

подготовки «большого террора» - шахтинское дело, процесс, Промпартии и

т.д.).

Первой по времени была версия, ещё в 30-х выдвинутая Л. Троцким:

«ребёнок родился вообще не от родителей, сталинизм есть «предательство»,

«термидорианское отрицание» большевизма, а 1937 г. окончательно разделил их

«рекой крови».[14] Именно это время – естественно, без указания её

действительного авторства – возрождается сейчас в многочисленных

идеологически санкционированных попытках описать сталинизм в прямом

противопоставлении предыдущему периоду. Сталинизм со всей очевидностью

заимствовал многие положения большевистских теорий, отдельные формулировки,

которой были, куда хлеще сталинских – хотя бы в силу большей литературной

одарённости «Экономики переходного периода», в которой утверждалось, что

«пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и

кончая трудовой повинностью, является … методом выработки коммунистического

человечества из человеческого материала капиталистической эпохи[15]».

Сталин был не обязательным, но законным порождением такого режима. Он

существенно изменил политический курс, стиль, атмосферу, само направление

идейной эволюции, но использовал, сохранил и довёл до логического конца

именно эту идеологию власти, усугубив её соответствующей технологией. То,

что интеллектуальное ядро руководства сменилось аппаратным, вожди – вождём,

теория – волей, поиск исторической колеи – несгибаемой ни с чем не

считающейся генеральной линией, под конвоем ведущей страну через нечто

непроходимое, и всё это не отменяло главного и осуществлялось в той же

структуре власти: знание как харизма и конечное оправдание политической

воли – вождь (коллективный или персональный) как высший авторитет и

носитель этого знания – организация, осуществляющая нисхождение этого

знания в действующие органы общества и народ и обеспечивающая «претворение

в жизнь» – внемлющие, впадающие в энтузиазм или подчиняющиеся массы.

То что сталинизм это результат последовательного воплощения

марксистской ортодоксии, у нас негласно подозревали всегда. Теперь это

выходит на уровень теоретических обобщений. Но пока мы таким образом

испытываем собственную смелость, западные советологи считают своим долгом

защищать Маркса даже от Ленина: «Можно представить себе уникальную

уничтожающую оценку, какую дал бы воскресший из мертвых Маркс,

неспособности своего ученика с Волги понять некоторые основы того, чему

«учит марксизм»[16]. Для наших разрушителей догм это, очевидно, следующий

шаг в иерархии развенчаний, и если мы его вместе с ними сделаем, то придём

к отнюдь не новому выводу о том, что Сталин по ряду параметров был более

последовательным марксистом, чем Ленин.

Важным аспектом тотализации было сосредоточение функциональных зон

общественного сознания совмещение функций социальной теории, идеологии,

«практического разума» структур власти и массового сознания. проблема,

таким образом состоит в том, чтобы учитывать возможности искусственных

бифуркаций. Такие практические неконтролируемые катаклизмы, таким был

сталинизм - во многом порождение современности. «Пригожинская парадигма, -

пишет О. Тоффлер, - особенно интересно тем, что она акцентирует внимание на

аспектах реальности, наиболее характерных для современной стадии ускоренных

социальных изменений: разупорядочености, неустойчивости, разнообразии, не

равновесии нелинейных соотношениях, в которых малый сигнал на выходе может

вызвать сколь угодно сильный отклик , темпоральности - повышенной

чувствительности к ходу времени».[17] Ныне мы знаем, что человеческое

общество представляет собой необычно сложную систему, способную

претерпевать огромное количество бифуркаций... Мы знаем, что столь сложные

системы обладают высокой чувствительностью к флуктуациям. Мы живем в

опасности, неопределенном мире, внушающем не чувство слепой уверенности, а

лишь чувство умеренной надежды…».[18] Такой подход в крайне драматической

ситуации - в стране и в мире в целом - в равной мере предостерегает как от

обезнадежной пассивности, так и от не в меру решительных и узко

целенаправленных действий, не учитывающих, что на границе того, что

называется экстремизмом, в политике, сейчас существенно понижена.

Это требует нового качества сознания – способности работать в условиях

известной неопределённости и подвижности самой иерархии целей. В этом

отношении человечество уже выработало немалый опыт. Он – в истории культуры

и мысли, взятой как целое, вне чрезмерной сосредоточенности на каких-либо

отдельных и частных по своей сути линиях. Освобождаться от идеологического

и социально-психологического наследия сталинизма – значит не только, а

может быть, даже не столько пересматривать его «позитив», сколько осваивать

те пласты культуры сознания, которые были им и его предшественниками

дискредитированы или просто отброшены. Модный сейчас плюрализм в этом плане

не выход, поскольку допускает известную зацикленность разных сознаний на

разном, каждого – на своём. Альтернативное – универсалистское – сознание

преодолевает плюралистическую конфликтность уже тем, что просто не

допускает существования другого, но активно стремится к пониманию, к тому,

чтобы увидеть момент истины и в другом – а значит и собственную

ограниченность. Его идеал – само себя понимающее целое культуру, его

«всеединство».

Сталинизм и постсталинизм

Необходимо осмыслить, прежде всего, место 30-40гг. в перспективе

последующего общественного развития. Ибо именно стремление понять, как в ее

наследии можно безоговорочно или с оговорками принять, а что следует с

раскаянием и ужасом отринуть, есть, наверное, самое главное, зачем,

собственно, надо ворошить грязное и кровавое белье сталинских десятилетий.

Да и сами сталинские преобразования в те годы, сами сочетания слагающих их

зерен и плевел становятся гораздо более четкими в свете дальнейшего хода

истории. Логические представляется возможными и очевидно ясными два подхода

к проблемам нашего времени. В простейшем из них предполагается, что события

30-40гг. лишь косвенно связаны с сегодняшними проблемами. То, что произошло

в сталинские времена, рассматривается здесь как дела давно минувших дней,

так или иначе «перекрытые» последующие тридцатилетием. Потребность в

перестройке и ускорение экономического роста выводится в этом случае в

основном из застойных процессов 60-70-х гг. Что касается сталинизма, его

разоблачение считается необходимым преимущественно в качестве средства

предотвращение крайностей культа личности и политических эксцессов вроде

предвоенных и последовоенных репрессий. Согласно точке зрения, в 50-70-е

гг. не было серьезных сдвигов, и советское общество пришло к повторному

середины 80-х гг. в качественном смысле таим же, каким оно сложилось на

исходе сталинского правления современная социально-экономическая и

историческая обстановка в советском обществе сложилась, как мы думаем, в

результате взаимодействия своего рода сложения и переплетения последствий

того, что произошло в условиях сталинизма, с тем, что случилось в

последующее десятилетие. В самом деле. Несмотря на еще не оконченные споры

относительно суммарной оценки итогов того, что случилось в эпоху Сталина,

можно, по-видимому, считать очевидным следующее.

С точки зрения народнохозяйственного, технико-экономического

прогресса, в стране осуществляется в это время один из вариантов

индустриализации, перехода от доиндустриального и раннеиндустриального

технико-технологического типа производства к развитому индустриальному типу

производства, вариант этот послефорсированный характер в том смысле, что

все усилия общества концентрировались на ускоренном развитии тех элементов

производительных сил, наращивание которых в глазах политического центра

имело первостепенное, приоритетное значение, независимо от того, как

сказывалась такая концентрация на остальных сферах общественной жизни. С

точки зрения социально-экономической, происходила смена классической

многоукладной экономики переходного типа специфическим вариантом

одноукладной раннесоциалистической или деформированной социалистической

экономики; подобная смена означала не только унижение частной собственности

и основных на ней форм эксплуатации, но и преимущественно

внешнеэкономическому способу регулирования хозяйственной жизни; в

существовавшей у нас многоукладной экономике переходного типа действовало

относительно независимых экономических субъектов, связанных друг с другом

товарно-денежными, рыночными отношениями, находящимися под регулирующим

воздействием государства, держащего в руках «командные высоты» хозяйства;

вместо этой экономики сложилась нерыночная фактически бестоварная

экономика, где почти все элементы полностью подчинены государству и

управляются, главным образом, с помощью внеэкономических, командно-

директивных методов. Иными словами, произошел переход от саморегулирующейся

экономики нэповского типа к регулируемой из политического центра монопольно-

государственной экономике,[19] в которой имелась возможность сосредоточить

народные силы на том, что этот центр считал приоритетным как в тех случаях

когда подобное сосредоточение поддерживалось трудящимися, так и тогда,

когда народные массы не принимали приоритетов власти; в прочем, большую

часть периода 30-40-х гг. следует считать даже не переходом к

административно управляемой монопольно-государственной экономике, а

временем функционирования этой экономики.

В политическом смысле шло складывание и развитие беззаконного

авторитарно-деспотического режима, подчиобщественную жизнь не правовой, а

произвольной, командно приказной власти. Подобный режим обеспечивал,

правда, возможность директивного управления экономикой и концентрацию

ресурсов общества на любых участка, в том числе и на тех., от которых

действительно зависело само существование страны и исход ее столкновений с

внешними врагами; но тот же режим уничтожал в зародыше малейшие ростки

демократии и правового государства, душил всякую народную

самостоятельность, губил почти любую инициативу и потому зачастую вызывал

бессмысленное, неоправданное расходование народных сил; одновременно

авторитарно-деспотический режим выступал в качестве главного средства

поддержания необъятной личной власти Сталина, давая возможность ему и его

окружению осуществить непрерывные репрессии, направленные на сокрушение

реальных или мнимых противников и еще больше – на поддержание атмосферы

всеобщего страха, нужной не столько для защиты общественных интересов,

сколько для господствующего положения правящей верхушки, ее абсолютного

всевластия в обществе; деспотический политический режим позволял тем, кто

стоял тогда руководства страной, творить любые беззаконие и любой произвол,

избегая ответственности за совершение и повторение самых губительных ошибок

и промахов; репрессии, стоившие жизни миллионов, есть наибольшее страшное

выражение политической сущности сталинизма. И наконец, в культурном,

идеологическом, социально-психологическом смысле происходил цивилизационный

сдвиг, в котором продолжали развертываться противоречия социальных

отношений: десяти миллионов люде осваивали начала современной городской

культуры, получали образование, приобщались к основам цивилизованного

здравоохранения, но при этом грубо и бессмысленно поспешное разрушение

устоев традиционного образа жизни и традиционной морали далеко опережало

складывание и усвоение нового жизнеустройства. Массовое распространение

двоедушия противоестественное соединение энтузиазма и героического

отношения к жизни с падением общественных нравов, с ослаблением роли

совести и ощущения личной ответственности, с ростом жесткости и

политической бесчестности оказывалось следствием подобного положения. В

общем как бы ни оценивать систему, сложившуюся в 30-40-е гг., в целом ясно,

что эта система несла в себе самой необходимость изменения, своего рода

потребность в самоотрицании. Похоже, правда, что эту необходимость не все

люди, жившие в то время, четко ощущали. По-видимому, большинству из них – и

тем, кто управлял тогдашним обществом, и тем, кто был его «винишками», -

существовавшие порядки казались чрезвычайно прочными, рассчитанными если не

на веки, то на очень долговременную перспективу. Но объективно, вне

зависимости от состояния массового сознания, дело обстояло иначе. В 30-40-е

гг., пока главный экономический поток развития страны определялся

индустриализацией, административно хозяйственный механизм давал возможность

решения узловых проблем экономик. Когда же и поскольку первостепенное

значение в стране стали приобретать задачи перехода к научному

индустриальному производству, тогда и постольку сталинская модель

хозяйственного управления, сталинский вариант монопльно-государственной

социалистической экономики перестал играть хоть какую-то позитивную роль.

Если в период индустриализации, в тех чрезвычайных условиях, в которых она

проходила в нашем обществе, этот вариант был один из возможных способов

форсирования экономического роста, то затем по мере завершения

индустриализации, он стал все более явно превращаться в абсолютное

препятствие научно-технического прогресса, в механизм его торможения.

Обозначалась необходимость перехода от бестоварной командно-директивной

экономик к социалистической экономике последовательно хозрасчетного, т.е.

планово-товарного, планово-рыночного типа. К тому же кровавые чистки 30-40-

х гг., физическое уничтожение «цвета нации» и вообще деятелей, воспитанных

в демократической культуре, знакомых с ее практикой или хотя бы практикой

реального демократического центризма, имели своим следствием пересечение

нормальной политической преемственности, прорыв традиций, передачи опыта,

исторической последовательности. К 50-и гг., т.е. ко времени, когда

возможность демонтажа сталинизма приобрела серьезный характер, подавляющее

большинство политических, хозяйственных, идеологических кадров составляли

люди, просто не знавшие, что такое настоящая демократия или что такое

Страницы: 1, 2, 3