Миграция сельского населения XVIII - I пол. XIX вв.: исторические и психологические аспекты

“общественное настроение”, “внушение” (“суггестия”) и “контрсуггестия”.

Рассмотрим сущность данных категорий более подробно.

Среди явлений общественной психологии, представляющих интерес для

исторической науки,— потребностей, мотивов, чувств, стереотипов поведения,

вкусов, умений, навыков (как отдельной личности, так и различных социальных

общностей) — особое место занимают социальные настроения, преобладающие в

обществе в тот или иной исторический период.

Значимость настроения в структуре социально-психологических явлений

объясняется тем, что оно представляет собой не какой-либо отдельный элемент

психики, а её целостную и притом динамическую характеристику. Являясь

сравнительно устойчивым, продолжительным психическим состоянием,—

настроение проявляется в качестве положительного или отрицательного

эмоционального фона психической жизни индивида. В отличие от ситуативных

эмоций и аффектов настроение является эмоциональной реакцией на

непосредственные последствия тех или иных событий, а на их значения для

человека в контексте его общих жизненных планов, интересов и ожиданий. [46]

Сформировавшиеся настроения, в свою очередь, способны влиять на

непосредственные эмоциональные реакции по поводу происходящих событий,

соответственно изменяя направления мыслей, восприятие и поведение человека.

Таким образом, настроение окрашивает переживание и деятельность личности

[46] “в определенный цвет” (В. Вилюнас), определяет его модальность (К.

Левин).

Поскольку в данной работе речь идет о таком социальном явлении, как

переселение, которое, несомненно, можно отнести к массовидным явлениям.

Однако, поскольку мы исследуем такое массовидное социальное явление, как

миграция, недостаточно говорить только о настроении,— уместней использовать

социально-психологический термин “общественное настроение”. Это понятие

определяет преобладающее состояние чувств и умов тех или иных социальных

групп в определенный период времени. Общественное настроение представляет

собой не только самое массовидное явление, изучаемое социальной

психологией, но и одну из наиболее значительных сил, побуждающих людей к

той или иной деятельности, накладывающих отпечаток на поведение различных

социальных групп (коллектив, нации и др.) и, конечно же, членов этих групп.

Одной из форм общественного настроения является массовые настроения,

способные объединить различные значительные группы людей (слои, классы и

др.). Однако будем учитывать, что общественное настроение может носить как

массовый, так и “локальный” характер. “Локальное” общественное настроение

(в отличие от массового) проявляется в социально-психологическом климате

микросреды (семья, группа).

Общественное настроение характеризуется определенной предметной

направленностью (политической, религиозной, а в нашем случае —

миграционной), а также характером и уровнем эмоционального накала (апатия,

депрессия — подъем, энтузиазм).

На жизнь отдельной личности общественное настроение влияет ровно

настолько, насколько эта личность вовлечена в жизнедеятельность конкретной

социальной группы, как части общества.

По мнению Б. Д. Парыгина, настроение личности, ровно как и общности,

может выполнять три основных функции:

1. Функция регулятора и тонизатора психической активности людей.

2. Функция установки восприятия любой информации.

3. Функция ценностной ориентации или направленности и деятельности.

Эти функции настроения носят общий ценностно-установочный характер и по

сути побуждают, направляют и регулируют деятельность и поведение, а также

придают им тот или иной смысл (ценность). Особый интерес для исследования

предпосылок включения личности в миграционный процесс представляет

способность настроения создавать ту или иную установку при восприятии

информации, обуславливая избирательность восприятия.

В человеческой психике, как известно, различают две формы предъявления

информации (Б. Ф. Поршнев):

* побудительное, императивное, которое по сути содержит своеобразное

указание, инструкцию к действию (приказ, совет, просьба, запрещение,

разрешение в отношении тех или иных действий);

* констатирующая (информация о фактах, при разной степени

достоверности).

Хотя, в конечном счете обе эти формы информации способны служить

побуждением к тому или иному действию или воздержанию от действия, различие

между ними (прямой побудительной и косвенной предварительной) существенные.

Оно состоит не только в форме предъявления информации, но и в субъективной

реакции на неё. Ведь окончательное решение о действии или воздержании от

него принимает сам информируемый человек,— именно он осуществляет выбор

(осознанный или неосознанный).

Естественно, что фильтр недоверия сильнее выражен при первой форме

предъявления информации (прямо побудительной информации), чем при второй.

Получив инструкцию, указание действовать, человек первым делом вольно или

невольно соотносит свою реакцию со степенью доверия к “побудителю”,

значимостью этого человека или группы людей для себя. В конечном счете,

значимая для человека информация обладает той или иной возможностью

побуждать к действию. Но если источник информации вызывает настороженность,

человек отклоняет идущие от него стимулы или, по крайней мере, подвергает

информацию данного источника проверке. Причем его отношение будет тем

критичнеё, чем сильнее настороженность по отношению к источнику информации.

При второй форме предъявления информации (констатирующая информация)

вероятность “принятия информации”, “доверия к ней” возрастает. В ситуации

определенной направленности настроения личности восприятие обоих форм

информации может осуществляться с помощью суггестии — внушения.

Внушение — процесс воздействия на психическую сферу человека, связанный

со снижением сознательности и критичности при восприятии внушаемого

содержания, с отсутствием целенаправленного активного его понимания,

логического анализа и оценки в соотношении с прошлым опытом и данном

состоянием субъекта. [46]

Внушение осуществляется в форме гетеросуггестии (внушения со стороны) и

аутосуггестии (самовнушения).

Объектом гетеросуггестии может быть как отдельный человек, так и группа

(феномен массового внушения); источником внушения (суггестором) — индивид,

группа и др.

Аутосуггестия предполагает объединение в одном лице суггестора и

суггеренда. По методам реализации внушения подразделяются на прямое и

косвенное, а также на преднамеренное и непреднамеренное.

Для исследования миграции особое значение имеет суггестия в значении

“заражения”, переселенческими настроениями и подражания действиям

переселенцев. С биологической точки зрения суггестия в чистом виде таит в

себе катастрофу, ибо в результате воздействия одного организма на рефлексы

другого могут быть нарушены жизненно важные функции организма. В подобных

случаях организм может выдать негативную реакцию на суггестию в виде

торможения внушаемой информации (к примеру, явление когнитивного

диссонанса, паники и др.).

Физиологи считают негативизм (в т. ч. негативизм в отношении словесного

воздействия) явлением сводимым к ультрарадикальному состоянию. Это значит

кричащая биологическая ситуация (недоедание например) “взламывают”

принудительную силу слов (обычаев и традиций, например — крепостной

зависимости).

Считается, что именно контрсуггестия (Поршнев) и становится

непосредственно психологическим механизмом осуществления всех и всяческих

изменений в истории, порождаемых не только зовом биологической самообороны,

но и объективной жизнью общества, противоречием экономических и других

отношений.

Помня слова Гегеля о движении истории, которую осуществляет её “дурная

сторона”, “порочное начало” — неповиновение, можно признать историю людей

как резкое сочетание повиновения и непокорности, послушания и дерзости.

С усложнением социальных связей в обществе суггестия не исчезает — она

наблюдается в измененном виде по мере роста и изменения контрсуггестии.

Происхождение последней в истории начинается с весьма элементарных

защитных, негативных реакций на суггестию. По-видимому, самая первичная из

них в восходящем ряду — уклонится от видения и слышания того и тех, кто

форсирует суггестию в межличностном общении. Это означает уход, удаление.

Таким образом, самые древние миграции людей, начиная с распространения

человека по планете, как и миграции вообще в истории, в психологическом

плане можно представить как преодоление межиндивидуального давления, как

уход небольшими группами и в одиночестве от разного рода ограничений.

Сформулированные положения стали методологическими ориентирами при

анализе социально-исключающих предпосылок и условий включения личности в

миграционный процесс. Анализ научной литературы позволяет четко увидеть

различия в подходе и пониманию миграции в дореволюционный и “советский”

период. Немногочисленные работы, появившиеся за годы советской власти

отличаются от дореволюционных исследований несколько упрощенным подходом к

процессу миграции (прежде всего к экономическим и социально-психологическим

предпосылкам переселения крестьян). Так, мы читаем:

“Основной импульс миграционных потоков вызывался классовыми

противоречиями феодального общества”. [46, 142] При этом формы колонизации

выделялись только исходя из видения только активного субъекта миграции:

“помещичья-крепостническая”, “государственная колонизация” [9, 18], хотя в

российской истории далеко не всегда этим субъектом был сам переселенец.

Выяснение причин т. н. “народной” [9, 18] или “вольнонародной” колонизации

сводилось к “усилению классовой борьбы” или “стремлению значительной части

жителей изменить к лучшему условия своего существования путем переселения в

другие местности, особенно на новые земли”. [46, 143]

В нашей работе, критерием для выделения форм миграции послужил

субъективный фактор миграции, т. е. кем именно было принято решение о

переселении: было ли это волеизъявлением самого мигранта или он действовал

под влиянием внешнего воздействия (решение принималось без его участия).

Употребляя термин “субъект миграции” мы подразумеваем, что решение о

переселении принял сам человек, оно может считаться относительно

самостоятельным. На основе источников по астраханской колонизации и

материалов дореволюционных исследований (Кауфман, Романов, Григорьев) можно

предположить, что миграция сельского населения России в XVIII — первой

половине XIX века происходила в двух основных формах:

. Свободная миграция. Она включала в себя все виды переселения, которые

осуществлялись с разрешения и при поддержке правительства (в ответ на

правительственные призывы и меры по защите переселенцев и наделению их

льготами). В эту форму включается и несанкционированная миграция

полусвободных государственных крестьян, а также нелегальные переселения

беглых крепостных, которых, впрочем, редко возвращали владельцам. К этой

группе также отнесены переселившиеся члены религиозных сект,

подвергавшихся гонениям (молокаи и др.), а также бежавшие от хозяев

крепостные крестьяне. В перечисленных случаях переселенец был субъектом,

а не объектом миграции.

. Насильственная миграция предполагает несвободу переселенца в принятии

решения о переезде. Здесь переселенец выступает как объект миграции.

Решение о его переселении принималась в соответствии с “государственными

задачами” (как их понимало правительство) или по воле помещика. В

астраханском варианте переселение крепостных по воле помещиков было

инспирировано правительством, которое осуществляло колонизацию

слабозаселенных пустынных окраин империи. К данной форме миграции

относится и “обязательный” перевод государственных крестьян в низовья

Волги (по распоряжению правительства), и расселение астраханских казаков

по Волге.

Большинство переселенцев, заселивших Волго-Ахтубинскую пойму в конце

XVIII — начале XIX века были “свободными мигрантами”, т. к. оседали в новых

местах “с разрешения властей и на казенной земле”. Интересно, что основной

массив дореволюционной литературы по проблемам миграции посвящен именно

свободной форме переселения.

(2. Социально-психологические предпосылки миграционного процесса

(на материале заселения Волго-Ахтубинской поймы

XVIII — первой половины XIX века)

Мы рассмотрели основные формы миграции. Каковы же были основные

предпосылки и условия переселения крестьян в Волго-Ахтубинскую пойму?

Обратимся к историческим источникам.

Рассматривая общие предпосылки свободного переселения ряд

дореволюционных исследователей (Кауфман, Романов) усматривая “первопричину”

миграции в “относительном малоземельи”, которое на субъективном уровне

обращается в сознании, как “влияние субъективно ощущаемого проявления

кризиса существующей системы крестьянского землевладения”. [47; 163]

В крестьянской среде существовало субъективное ощущение аграрного

кризиса и самые первые “звонки” этого кризиса (снижение урожайности,

заметное увеличение населения) усиливали тревогу крестьян, усиливали

ожидание худшего (земельного передела в соответствии с общинным правом,

голода и др.). Яркое подтверждение этого мы находим в работе Григорьева В.

Н. [48; 41] Приведем собранные им высказывания крестьян — “дети одолели, не

прокормить их на нашей земле”, “жил здесь — лучше не надо, да тесно

скотине”, “штрафы (за потраву скотом) одолели”. Интересно, что в большей

мере тесность угодий для скота, теснота усадьбы и боязнь, что у детей земли

будет мало,— по мнению исследователей характерны для высказываний

зажиточных крестьян, что подтверждает нашу мысль о важности субъективного

восприятия.

Конечно, сам кризис является результатом перенаселения и недостатка в

земле,— но не абсолютного, а относительного перенаселения и такого же

относительного малоземелья. “Переселение,— писал Кауфман,— растет именно

там, где крестьянство переживает критический момент замены залежного и

безнавозного парового хозяйства навозным трехпольем,— и оно останавливается

по минованию этого кризиса”. [47; 79]

Адреса мигрантов, прибывших в Волго-Ахтубинскую пойму, дают нам

представление о распространении кризисных настроений крестьянства

центрально-чернозёмной зоны России. Об этом же говорят и работы

дореволюционных статистиков и публицистов, описывающих тревожные настроения

крестьянства ряда южных и центральных губерний (Кауфман, Григорьев).

Значение этих настроений в контексте общих жизненных планов, интересов и

ожиданий крестьян велико. Дело в том, что крестьяне, составлявшие основной

массив мигрантов, видели в земле единственный источник существования.

Всякое сокращение владений (в результате общинного передела, роста

семьи) отрицательно сказывалось на благосостоянии крестьянских семей и

воспринималось как ухудшение условий жизни, угроза самому существованию.

Ведь других возможностей заработка крестьяне себе не представляли.

Отличительной чертой психологии крестьянина-мигранта, переселяющегося

вследствие влияния аграрного кризиса (прямо или косвенно), была

своеобразная “рамочность”, ограниченность представлений о возможной смене

рода его занятий. Дореволюционные историки считали основную массу

мигрантов,— выходцами из южных районов центрально-российских губерний, где

по сравнению с севером любой губернии земли были плодороднее. Исследователи

отмечали, что именно “северяне”, в силу давнего (по сравнению с югом)

малоземелья и бедности почв в трудных ситуациях находили выход в смене

занятий (“отхожие” промыслы). Крестьяне с “жесткими” представлениями о

занятиях “пашней”, переселившись на юг губернии в силу определенных

обстоятельств задумывали миграцию на окраины страны. Интересно, что в

случае с переселенцами в Волго-Ахтубинскую пойму наиболее часто встречаются

адреса крестьян прибывших из Павловского уезда, который был самым южным в

Воронежской губернии. [49]

Среди личных качеств крестьянина-мигранта составившую свободную форму

переселения, необходимо отметить такое качество, которое в психологии

получило название “внутренний локус контроля” или ответственность.

Крестьянин нередко шел в малоизвестные места надеясь лишь на бога и на

себя. Кроме фактора воли, энергии и решительности переселенца, важны и

факторы знаний и умений.

Можно лишь частично согласиться с Кауфманом, который считал, что

переселяются как раз те, кто не сумеет изменить своё хозяйствование на

родине так, чтобы оно соответствовало “изменяющимся условиям населенности и

рынка”. Опровержением его утверждения по сути может служить сама история

заселения Волго-Ахтубинской поймы и развития этого региона, хотя

агротехнические приемы и знания крестьян не редко перечеркивались

неизвестным им климатом и почвами. Обилие целины способствовало

использованию самой древней и малоэффективной формы земледелия — перелога.

Таким образом, для типичного крестьянина-переселенца (насколько об этом

можно судить по дореволюционной научной литературе) были свойственны

большое личное мужество, готовность к риску, уверенность в своих силах,

решительность.

Конечно, принятие решений о переселении часто принималась при

воздействии механизма внутрисемейной и конфессиональной гетеросуггестии.

Под внутренним прямым и преднамеренным внушением здесь понимается

своеобразие межличностных отношений в так называемой “большой семье”.

Состоящая из отца, матери, малолетних детей и женатых сыновей с женами и

потомством, большая семья была традиционным типом крестьянской семьи,

преобладавшей в России до конца XIX века. (Р. Пайпс) Роль главы семьи —

“большака” или хозяина — была огромна. За ним оставалось последнее слово во

всех семейных делах; он также устанавливал порядок полевых работ и проводил

сев. Власть его была закреплена традицией. Все имущество находилось в

совместном владении. В экономическом смысле такая семья обладала громадными

преимуществами. И правительство, и помещики делали все от них зависящее,

чтобы сохранить этот институт в фискальных и административных интересах,—

легче было иметь дело с главой семьи, нежели с её отдельными членами.

Отношение самих крестьян к такой семье было сложным. Они, несомненно,

видели её экономическое преимущество, ибо стихийно сами пришли к ней.

Однако им не нравились трения, неизбежно возникавшие при жизни нескольких

супружеских пар под одной крышей. Они также хотели вести своё собственное

хозяйство. Распад большой семьи происходил обычно лишь после смерти главы

семейства или отхода его от дел. Однако, и тогда сложная семья зачастую

продолжала существовать в прежнем виде под началом одного из братьев,

избранного на должность большака.

По статистике В. Н. Григорьева (Рязанская губ. 1880-е гг.) — около 8%

выселяющихся крестьян не составляли до переселения самостоятельных

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5