Миф и его аспекты

Миф и его аспекты

Содержание

Введение …………………………………………………………..1

1) Гносеологический аспект мифа………………………………3

2) Онтологический аспект мифа………………………………..7

3) Аксиологический аспект мифа………………………………..12

4) Заключение…………………………………………………….15

5) Список используемой литературы …………………………16

Волжский университет имени Татищева.

Подготовил Ковалев М.А

Группа ИТЗ 104.

2004 год

Введение

Термин «культурология» все еще обладает для большинства граждан

некоторой степенью неопределенности, размытости. Поэтому для начала

определимся что представляет из себя данная дисциплина. Культурология – это

наука, формирующаяся на стыке социального и гуманитарного знания о

человеческой культуре как целостном феномене[1]. Культурология представляет

собой научную дисциплину, которая стремиться понять и объяснить культуру

как таковую, во всем многообразии ее развития в пространстве и времени.

Однако сразу, целиком исследовать культуру невозможно. Можно изучать ее

определенные эпохи или локальные проявления.

Мы же коснемся первобытной культуры человека. От всех других эпох и

типов культуры первобытность отличает ее ни с чем несопоставимая

длительность. Несмотря на свою продолжительность, она несравненно

однородней всех других эпох. В ней преобладают моменты устойчивости и

постоянства. Столетия и тысячелетия и тем более региональные различия для

первобытной культуры не имеют значения, если сосредоточить свое внимание на

ее существе.

Нас, в первую очередь, будет интересовать характеристика души

первобытного человека в ее своеобразии, а также восприятия им внешнего

мира. То есть далее речь пойдет о мифе, так как все, что совершалось в

первобытном сознании и действиях первобытного человека, так или иначе,

мифологично.

Характеристика души первобытного человека и его пространственно-

временных представлений позволяет перейти к смысловому ядру первобытной

культуры. Таковым же является в первую очередь миф. Буквально это

древнегреческое слово переводится как «рассказ». В русском языке

однокорневым с «рассказом» является слово «сказка». Очень часто современный

человек отождествляет миф со сказкой. И то и другое для него выдумка и

небывальщина. Однако на самом деле различие между ними огромно. Миф в той

мере, в какой существует в бытии, живет своей подлинной, а не остаточной и

превращенной жизнью, всегда воспринимался всерьез. Он отражал и выражал

собой не просто реальность, а реальность в ее истоках и подлинном бытии. В

отличие от сказки, никакого отношения к выдумке он не имел. Можно, конечно,

сказать: ну, какая разница, принимал ли свои мифы первобытный человек

всерьез или нет. В действительности-то они содержат в себе фантастические

сюжеты, в них действуют никогда не существовавшие персонажи и т. п. Против

фантастичности лиц и сюжетов в мифах возражать не приходится. Другое дело,

насколько они произвольны и бессмысленны. В них как раз присутствуют

системность, связность и последовательность. Правда, по известной

пословице, в каждом безумии также есть своя система. Однако миф ничего

общего с безумием не имеет. В отличие от безумия, несмотря на всю свою

фантастичность, он содержит в себе истину. Это не истина эмпирически

конкретных фактов и событий, не так называемая объективная истина.

Напротив, она представляет собой истину душевной жизни, внутреннего мира

первобытного человека. В его душе жили и рождались мифы, которые глубоко и

точно свидетельствуют о ней, о присущем первобытному человеку самоощущении

и мировосприятии. Это самоощущение и мировосприятие можно отвергать,

считать неприемлемым с позиций современности или какой-либо другой эпохи.

Но подобного рода отвержение не в силах изменить самого главного:

первобытный человек был таким, какими были его мифы и понять его вне их

невозможно.

Гносеологический аспект мифа

Мифологическое познание отличается от научного и сближается с

художественным в том отношении, что носит образный характер. Первичная

функция мифа – это удовлетворение человеческой любознательности путем

ответа на вопросы «почему?», и «откуда?»[2].

Для нас миф, приписываемый нами первобытному человеку, есть лишь

поэтический образ. Мы называем его мифом лишь по отношению к мысли тех,

которыми и для которых он создан. В позднейшем поэтическом произведении

образ есть не более как средство сознания значения, средство, которое

разлагается на свои стихи, то есть цельность разрушается каждый раз, когда

оно достигло своей цели, в целом имеющее только иносказательный смысл.

Напротив, в мифе образ и значение различны, иносказательность образа

существует, но самим субъектом не сознается, образ целиком переносится в

значение. Иначе: миф есть словесное выражения такого объяснения, при

котором объясняющему образу, имеющему только субъективное значение,

приписывается объективность, действительное бытие о объясняемом.[3] В мифе

не встретишь отвлеченных понятий. Того, что невозможно представить

наглядно, чувственно, пластически, миф не знает. Мы употребляем массу слов,

которые образом для нас не являются: «совесть», «усталость», «невежество»,

«труд», «слава» и т.д. Это понятия, отвлеченные от множества конкретных

жизненных ситуаций. Представим, что такие отвлечения невозможны. Тогда по

отношению к типическим ситуациям приходится пользоваться вполне

определенными стоящими перед внутренним оком образами. Мифологически

мыслящий человек не может сказать: «Этот человек коварен». Коварство -

нечто чувственно-конкретно неуловимое. Поэтому он говорит что-то наподобие:

«Этот человек тайком роет другому яму». Рыть яму - это вполне представимо и

образно.

Миф существует в слове. Это рассказ. Как рассказать, сделать нечто

известным или восстановить в памяти? В этом случае всегда необходимо

неизвестное подвести под известное. Через их сравнение. Когда, к примеру,

древние греки впервые узнали о существовали хлопка, они назвали его

растительной шерстью. Неизвестное - хлопок, был уподоблен известному -

шерсти и затем сформулирована ее отличительная особенность. Хлопок - не

просто шерсть, а шерсть растительная. Налицо обычное определение предмета,

которое в логике именуется определением через род и ближайшее видовое

отличие. Но ни родов ни видов первобытное сознание как раз и не ведало,

оно было способно оперировать одними только образами. Поэтому образы

неизвестного и известного, конечно, сравнивались, однако, инструмента для

того, чтобы установить, в чем они совпадают, а чем различаются не было.

Всякое сопоставление и уподобление в мифе простиралось очень далеко,

неизбежно тяготея к отождествлению. Скажем, первобытный человек фиксировал

в слове за движение солнца. Разумеется, он не сказал бы «солнце движется по

небосклону». Для него оно далекое, недоступное и относительно малопонятное

и требует сравнения с чем-то гораздо более близким, доступным и понятным.

Предположим, такое сравнение выразится во фразе: «Солнце - это птица», или

еще более конкретно-образно: «Солнце – это летящий сокол». Вольно или

невольно нами уподобление солнца птице воспринимается как метафора, а сама

фраза - как попытка художественно-поэтически выразить свое восприятие

солнца. И действительно, мифологические тексты для современного человека

малоотличимы от поэтических. Совсем не случайно, что их нередко принято

называть мифопоэтическими. Между тем такое сближение мифа и поэзии не

только правомерно, но и способно ввести в заблуждение. Прежде всего потому,

что поэтическая метафора и мифологическое уподобление-отождествление очень

разные, а в чем-то и противоположные вещи.

Поэзия, в отличие от мифа, чуждости мира и его явлений не

преодолевает и преодолеть не стремится. Она исходит из того, что мир и так

слишком узнаваем и привычен. Поэзии, во всяком случае, поэзии последних

веков, подавай «вселенной небывалость и жизни новизну». Она действительно

хочет из привычного и рутинного сделать некоторое первозданное бытие, из

стертого — только что отчеканенное. Это нечто прямо противоположное мифу.

Тот неизвестное растворял в известном, стихотворение же скорее известное

делает не то чтобы неизвестным, но проблематичным в своей данности. Для

поэзии подлинно существует то, что вырвано из круга привычного, тогда как

для мифа оно тем самым погружается в небытие.

То, что сравнение в мифе легко переходит в отождествление — это

только одна сторона медали. Другая же состоит в крайней неустойчивости

мифологических сравнений - отождествлений. Так, когда солнце в какой-то миг

совпадает с соколом, происходит отождествление. Но оно статично и не

единственно. Мифологическому сознанию ничего не стоит отождествить в другой

раз солнце и ладью, и т.д. Все эти отождествления каким-то образом

уживаются в сознании первобытного человека. Его не заботит нарушение

законов формальной логики. Да, солнце — и сокол, и ладья, и жук. Наличие

множества отождествлений все обессмысливает. Для нас, — да. Но не для

первобытного человека. Для него нет самоотождествленности чего-либо во

внешнем мире потому, что его «я», как мы говорим, не равно «я». «Я» было

некоторой не слишком устойчивой совокупностью «ты». Оно расщеплялось и

множилось под собственным взглядом первобытного человека. Оборотной

стороной такой множественности была множественность уподоблений внешнего

мира. Если первобытный человек не мог зафиксировать себя в своей

самотождественности, то и предметы внешнего мира для него не

самотождественны.

Аналогия, уподобление, отождествление безраздельно господствуют в

мифе. Они выполняют ту же роль, какую в нашей культуре играют причинно-

следственные связи. Для первобытного человека аналогия доказательство. Она

делает вещь самоочевидной. Не требующей последующего прояснения.

Всеобщее оборотничество, протеизм мифологического мировосприятия

ведут к тому, что оно начинает отдавать каким-то небытием. Вообще говоря,

миф по своей исходной установке и импульсу космичен. Как познание он

стремится преодолеть хаос в душе первобытного человека. И в каждом

отдельном случае ему это удается. Хаосом отдает неизвестное и непонятное,

оно упрощается и космизируется в процессе уподобления-отождествления.

Солнце, отождествляемое с ладьей, - это хаос, ставший космосом. Но далее

ряд отождествлений грозит бесконечным удлинением, необозримостью и

нефиксируемостью в сознании. Состоя из элементов (звеньев) космичности, как

целое он оборачивается хаосом. Бесконечность и необозримость для

первобытного человека - знак несуществования. Все возвращается к исходной

точке, космичность мифа обнаруживает себя тщетной устремленностью к

недостижимому.

Все до сих пор сказанное о мифе в его познавательном аспекте

отталкивалось от того, что мифологическое мировосприятие универсально,

первобытный человек в слове за пределы мифологичное не выходит, иного

способа познания у него нет. Между тем миф, будучи рассказом - это не то,

что может быть рассказано любым и в любой обстановке. Чтобы излагать мифы,

недостаточно предварительно услышать их от другого. Тем более недопустимо

мифотворчество в качестве сознательного измышления мифов. В строгом и

точном смысле слова человек от самого себя, оставаясь только этим вот

человеком или человеком вообще, рассказывать мифы не вправе. Излагая их, он

святотатственно профанирует или до неузнаваемости искажает сакральное. Быть

рассказчиком мифов по чину одним только богам. Когда-то они и поведали их

впервые людям. Но не для того, чтобы те рассказывали их последующим

поколениям. Люди становятся источником мифа как раз только в состоянии

божественного наития, они не более чем посредники богов, которые в мифах

открывают людям сакральное знание о сути всех вещей. Рассказывать просто

так в обыденной ситуации межчеловеческого общения не принято даже сказку.

Она к месту и по времени в часы неторопливого досуга и домашнего уюта.

Сказывание сказки — дело частное, приватное и это должно быть подчеркнуто

всей обстановкой. То же самое и с мифом. Его настоящее место в ритуале.

Ритуал связывает людей с богами, обоживает их. Одним из элементов этого

обожения и является миф. Рассказывая его и внимая ему, первобытным людям

невозможно было оставаться только людьми. Между словом и тем, о чем оно

повествует, для первобытного человека существовало самое тесное сродство.

Поименовать что-либо означало вызвать или вернуть его к жизни. Поэтому

рассказывание мифов было не просто посвящением в некоторое сакральное

знание, но и пребыванием в этом знании и далее — бытийствованием в той

реальности, которой посвящен миф. Если рассказчиком вещало самое божество,

то в нем еще и действовали реально те силы, которым посвящен рассказ.

Наконец, и слушатели не были аудиторией в современном смысле. Внимая мифу,

они погружались в него всей полнотой существа, в какие-то моменты,

переставая ощущать дистанцию между собой, рассказчиком, рассказом и тем, о

чем он повествует. В этом отношении миф тяготел к тому, чтобы стать

всеобъемлющей полнотой реальной жизни первобытной общины.

Понятно, что ввиду своего сакрального характера мифы не

разглашались. Извне соприкоснуться с ними, быть в них посвященными было

невозможно. И если до нас дошло великое множество текстов, которые с легкой

руки их собирателей, рассказчиков, интерпретаторов именуются мифами, то

относиться к этому именованию нужно с большой осторожностью. Миф — это не

жанр словесности наряду со сказкой, легендой, эпосом и т.д. Все они

зависимы от мифа, черпают из его запасов, доносят до нас какие-то

мифологические сюжеты. Миф же, как таковой в его подлинности и полноте

существования записать нельзя. Запись — это в лучшем случае схема или намек

на то подлинно мифологическое слово, которое для записи неуловимо и должно

быть реконструировано усилиями исследователей в той мере, в какой оно

доступно послемифологической эпохе.

Онтологический аспект мифа

Разговор о характере бытия в мифе есть его онтология. Это бытие

многослойно и в той или иной степени иерархично. Но до всякой

многослойности и иерархичности бытие мифологической реальности нечто

объединяет. Причем то, что противопоставляет его нашему, то есть

новоевропейскому восприятию мира. Во-первых, миф ничего не знает о так

называемой неживой природе. Более того, живое для него — это ощущающее,

понимающее, испытывающее страсти, ставящее цели и т. д. Живое обладает

душой по типу человеческой. И, во-вторых, миф не знает сверхъестественного

в нашем смысле. Некоторый аналог сверхъестественного, конечно, есть, хотя

бы потому, что наряду с миром людей существует еще и мир богов. Но этот мир

точнее было бы назвать сверхчеловеческим. Миры богов и людей разведены, но

не так уж велика и непроходима дистанция между ними. Об этом

свидетельствует наличие полубогов или, например, возможность «обожения»

людей.

Очень слабо выражено или отсутствует вовсе представление о чуде.

Безусловно, мир мифа — это мир чудесного, удивительного, загадочного,

экстраординарного. Но чудо, в отличие от чудесного, не может быть уже в

силу всеобщего оборотничества, нефиксированности как индивидуального

самосознания, так и феноменов внешней реальности. Там, где из всего — все,

где между всем — переходы, связи, сцепления, чудо неизбежно будет

растворено и снижено в чудесном.

Теперь об иерархичности и многослойности мифологической реальности.

Прежде всего, учтем, что хаос, бездна — вне слоев и иерархий. Это низ,

готовый стать верхом, он обрамляет мир мифа. Но миф говорит не о хаосе, а о

космосе, космогонии (возникновении мира) и космологии (строении мира).

Поэтому необходимо разобраться, что же для мифа является первичным на

переходе от хаоса к космосу?

Вопрос этот один из самых сложных и запутанных и вместе с тем

ключевых для понимания мифа и первобытного мироощущения в целом. И ответ на

него может быть только осторожным и приблизительным. Космическое бытие —

это не просто трансформация и гармонизация хаоса. Его гармонии предшествует

нечто до предела негармоническое. С хаосом у космоса непримиримая борьба.

Торжество одного из них катастрофично для другого. Придет время, и в канун

завершения космического цикла хаос еще возьмет свое. Космические боги не

просто состарятся и рассыпятся в прах хаоса вместе со всем космосом,

наступит век смертельной схватки и гибели богов.

Первобытный человек знал, что хаос и космос не только взаимно

предполагают друг друга, перетекая один в другой, они еще и

взаимоотрицающие полюса мира. С позиций космоса хаос — это мерзость

запустения, но и с позиций хаоса космос — нечто незаконное и

неестественное. Космогония и теогония трактуют об изначальном, о

становлении всего существующего и нерасчлененности хаоса. При этом каждая,

за исключением самых архаичных и неразвитых мифологий, знает несколько

поколений богов или сверхчеловеческих существ. Боги — это первосущества

второго порядка. Хотя необходимо отметить, что боги были в любой мифологии

(греческой, римскрй и т.д.), прошедшей все стадии развития.

Что же представляли собой боги первобытной мифологии в их

отвлеченности от хаоса и стадии первосуществ? Хорошо известно, что

мифология определенно политеистична. В ней действуют пантеоны божеств.

Пантеон же миф стремится не просто упорядочить, но и образовать из него

иерархию богов во главе с верховным божеством, Отцом богов. Это стремление

в мифе неизбывно ввиду его космичности. Но оно ему хронически не удается.

Оно не удавалось даже такой относительно стройной и ясной мифологии, как

греческая. Это только в адаптированном изложении или позднеантичных

реконструкциях перед нами предстает строго упорядоченный космос, в котором

Зевсу отдано небо и первенство над братьями: морским Посейдоном и подземным

Аидом. Не говоря уже о его детях: Аполлоне, Артемиде, Афине, Дионисе, Аресе

и т. д. Да, Зевс победил в сознании грека всех своих соперников и был

отождествлен с верховным божеством. Но не будем преувеличивать. Все эти

Зевсы, Посейдоны, Дионисы существуют в мифологическом сознании вовсе не в

такой уж отделенности и четкой связи-родстве друг с другом. Они не

самозамкнутые, жестко взаимно определяющиеся индивидуальности, каждой из

которых соответствует своя сфера космической жизни. Аполлойа от Зевса или

Афродиту от Афины мы отличаем главным образом на основе устойчивого канона

их скульптурного изображения. Тексты, в которых присутствует миф, уже не

так ясны, последовательны и прозрачны. Так, например, стоит нам обратиться

к текстам, свидетельствующим об Аполлоне, как выяснится, что Аполлон - это

и прорицатель, и стреловержец, и целитель, и губитель, и охранитель стад, и

музыкант — покровитель музыкантов. Он отождествлялся с солнцем и его ролью,

но также с вороном, бараном, лебедем, мышью, волком, лавром, кипарисом,

гиацинтом. Он светоносный бог и хтонический демон. Словом, что ни есть —

Страницы: 1, 2