Искусство эпохи Возрождения

своему живописному мастерству. К тому же это одна их первых написанных

маслом батальных сцен, так что Альтдорфер может считаться основоположником

еще одного живописного жанра.

Век Северного Возрождения был недолог. Тридцатилетняя война вторглась

в этот процесс и задержала развитие немецкой культуры. Но в истории оно

осталось как поразительно целостная эпоха, как клуб гениев, мастеров слова

и живописи, которые общаются между собой, участвуют в общей борьбе,

путешествуют, пишут поразительные портреты друг друга, взаимно

вдохновляются идеями. Вовлечение народов северных стран в общеевропейский

культурный процесс началось в пору Северного Возрождения.

2. Нидерланды.

Небольшой стране, включающей территорию нынешних Бельгии и Голландии,

суждено было стать в XV веке самым ярким Италии очагом европейского

искусства. Нидерландские города, хотя и не были политически

самостоятельными, давно уже богатели и крепли, ведя обширную торговлю, а

потом и развивая у себя мануфактурное производство тканей, ковров, стекла.

Крупным центром международной торговли был старинный Брюгге, поэтический

город каналов; к концу XV века он заглох, уступив первенство оживленному

Антверпену.

Готическая архитектура Нидерландов – это не только храмы, но еще

больше ратуши, городские стены и башни, дома купеческих

И ремесленных гильдий, торговые ряды, склады и, наконец, жилые дома

характерного надолго укрепившегося типа: с узкими фасадами и высокими

треугольными или ступенчатыми фронтонами.

Так как церкви возводились больше из кирпича, чем из камня, то и

церковная скульптура не получила большого развития. Клаус Слютер и его

ученики остались блестящим исключением в культуре Нидерландов. Главная ее

художественная сила еще в средние века проявилась в другом – в миниатюрной

живописи. В XV веке миниатюра достигла высокой степени совершенства, как

можно видеть по знаменитому «Часослову герцога Беррийского»,

иллюстрированному братьями Лимбург.

Любовная, прилежная, поэтическая пристальность взгляда на мир была

унаследована от миниатюры большой живописью XV века, начатой Яном ван

Эйком. Маленькие картинки, украшающие рукописи, выросли в большие картины,

украшающие створки алтарей. При этом возникли новые художественные

качества. Появилось то, чего в миниатюре быть не могло: такой же

пристальный, сосредоточенный взгляд на человека, на его лицо, в глубину его

глаз.

В Эрмитаже есть картина крупного нидерландского мастера Рогира ван дер

Вейдена «Св. Лука пишет Мадонну» (евангелист Лука считался художником и

покровителем цеха живописцев). В ней многие типично для излюбленных

нидерландцами композиций: панорама города и канала, написанная так мелко,

нежно и тщательно, с двумя задумчивыми человеческими фигурками на мосту. Но

самое замечательное - лицо и руки Луки, пишущего мадонну «с натуры». У него

особенное выражение – бережно и трепетно внемлющее выражение человека,

который весь ушел в созерцание. Так смотрели на натуру старые нидерландские

мастера.

Вернемся к Яну ван Эйку. Он начинал как миниатюрист, работая вместе со

своим старшим братом Губертом. Братьям ван Эйк традиция приписывала

изобретение техники масляной живописи; это неточно – способ применения

растительных масел как связующего вещества был известен и раньше, но ван

Эйки его усовершенствовали и дали толчок его распространению. Вскоре масло

вытеснило темперу

Масляные краски с годами темнеют. Старые картины, которые мы видим в

музеях, при своем возникновении выглядели иначе, гораздо светлее и ярче. Но

живопись ван Эйков обладает действительно необычными техническими

качествами: краски не жухнут и столетиями сохраняют свою свежесть. Они

почти светятся, напоминая о сиянии витражей.

Самое прославленное произведение ван Эйков – большой Гентский алтарь –

было начато Губертом, а после его смерти продолжено и в 1432 году окончено

Яном. Створки грандиозного алтаря расписаны в два яруса и внутри и снаружи.

На наружных сторонах – благовещение и коленопреклоненные фигуры донаторов

(заказчиков): так выглядел алтарь закрытым, в будничные дни. По праздникам

створки распахивались, в раскрытом виде алтарь становился вшестеро больше,

и перед прихожанами возникало, во всей лучезарности ван-эйковских красок,

зрелище, которое должно было в совокупности своих сцен воплощать идею

искупления человеческих грехов и грядущего просветления. Наверху в центре

деисус – бог-отец на престоле с Марией и Иоанном Крестителем по сторонам.

Эти фигуры больше человеческого роста. Затем обнаженные Адам и Ева в

человеческий рост и группы музицирующих и поющих ангелов. В нижнем ярусе –

многолюдная сцена поклонения Агнцу, решенная в гораздо меньшем масштабе,

очень пространственно, среди широкого цветущего пейзажа, а на боковых

створках – шествия пилигримов. Сюжет поклонения Агнцу взят из «Откровения

Иоанна», где сказано, что после конца греховного мира на землю снизойдет

град божий, в котором не будет ночи, а будет вечный свет, и река жизни

«светлая как кристалл», и древо жизни, каждый месяц дающее плоды, и город –

«чистое золото, как прозрачное стекло». Агнец – мистический символ

апофеоза, ожидающего праведников. И, видимо, художники постарались вложить

в картины Гентского алтаря всю свою любовь к прелести земли, к человеческим

лицам, к травам, деревьям, водам, чтобы воплотить золотую грезу об их

вечности и нетленности.

Ян ван Эйк был и выдающимся портретистом. В принадлежащем его кисти

парном портрете супругов Арнольфини изображение обыкновенных людей, одетых

по тогдашней довольно вычурной моде, в обыкновенной комнате с люстрой,

балдахином, зеркалом и комнатной собачкой представляется каким-то чудесным

таинством. Он словно бы поклоняется и огоньку свечи, и румянцу яблок, и

выпуклому зеркалу; он влюблен в каждую черту бледного длинного лица

Арнольфини, который держит за руку свою кроткую жену так, будто выполняет

сокровенный церемониал. И люди и предметы – все застыло в торжественном

предстоянии, в благоговейной серьезности; все вещи имеют затаенный смысл,

намекая на святость супружеского обета и домашнего очага.

Так начиналась бытовая живопись бюргеров. Эта тонкая скрупулезность,

любовь к уюту, почти религиозная привязанность к миру вещей. Но чем дальше,

тем больше выступала проза и отступала поэзия. Никогда уже впоследствии

бюргерские быт не рисовался в таких поэтических тонах священнодействия и

достоинства.

Раннее бюргерство северных стран тоже не было столь «буржуазно

ограниченным», как его поздние потомки. Ему, правда, несвойственны размах и

многосторонность итальянцев, но и в более узких масштабах миросозерцания

бюргеру не чуждо особого рода скромное величие. Ведь это он, бюргер, создал

города, он отстаивал их свободу от феодалов, и ему еще предстояло

отстаивать ее от чужеземных монархов и жадной католической церкви. На

плечах бюргерства лежали большие исторические дела, сформировавшие

характеры незаурядные, выработавшие кроме повышенного уважения к

материальным ценностям еще и стойкость, корпоративную сплоченность,

верность долгу и слову, чувство собственного достоинства. Как говорит Томас

Манн, бюргер был «средним человеком в самом высоком смысле этого понятия».

К итальянцам Возрождения такое определение не подходит: они не

чувствовали себя средними людьми, хотя бы и в высоком смысле. Арнольфини,

изображенный Яном ван Эйком, был итальянец, живший в Нидерландах; если бы

его писал соотечественник, портрет, наверно, оказался бы иным по духу.

Глубокий интерес к личности, к ее облику и характеру – это сближает

художников итальянского и северного Возрождения. Но они интересуются ею по-

разному и видят в ней разное. У нидерландцев нет ощущения титанизма и

всемогущества человеческой личности: они видят ее ценность в бюргерской

добропорядочности, в качествах, среди которых не последнее место занимает

смирение и благочестие, сознание своей малости перед лицом мироздания, хотя

и в этом смирении достоинство личности не исчезает, а даже как бы

подчеркивается.

В середине и во второй половине XV века в Нидерландах работали многие

прекрасные живописцы: уже упомянутый Рогир ван дер Вейден, Дирк Боутс, Гуго

ван дер Гус, Мемлинг, Геертген Тот синт Янс. Их художественные

индивидуальности достаточно отчетливо различимы, хотя и не с той степенью

выраженности индивидуального стиля, как у итальянских кватрочентистов. Они

преимущественно расписывали алтари и писали портреты, писали и станковые

картины по заказам богатых горожан. Особенной прелестью у них обладают

композиции, проникнутые кротким, созерцательным настроением. Они любили

сюжеты рождества и поклонения младенцу, эти сюжеты решаются ими тонко и

простодушно. В «Поклонении пастухов» Гуго ван дер Гуса младенец тощий и

жалкий, как всякое новорожденное дитя, окружающие смотрят на него,

беспомощного и скрюченного, с глубоким душевным умилением, мадонна тиха,

как монашенка, не подымает взора, но чувствуется, что она полна скромной

гордостью материнства. А за пределами яслей виднеется пейзаж Нидерландов,

широкий, холмистый, с извилистыми дорогами, редкими деревьями, башнями,

мостами.

Тут много трогательного, но нет никакой сладости: заметна готическая

угловатость форм, некоторая их жесткость. Лица пастухов у ван дер Гуса

характерны и некрасивы, как обычно в произведениях готики. Даже ангелы – и

те некрасивы.

Нидерландские художники редко изображают людей с красивыми,

правильными лицами и фигурами и этим тоже отличаются от итальянских.

Простое соображение, что итальянцы, прямые потомки римлян, вообще были

красивее бледных и рыхлых сынов севера, может, конечно, быть принято во

внимание, но главная причина все-таки не в этом, а в различии общей

художественной концепции. Итальянский гуманизм проникнут пафосом великого в

человеке и страстью к классическим формам, нидерландцы поэтизируют

«среднего человека», им мало дела до классической красоты и гармоничных

пропорций.

Нидерландцы питают пристрастие к деталям. Они являются для них

носителями тайного смысла. Лилия в вазе, полотенце, чайник, книга – все

детали несут кроме прямого еще и потаенное значение. Вещи изображаются с

любовью и кажутся одухотворенными.

Уважение к себе самим, к своим будням, к миру вещей преломлялось через

религиозное миросозерцание. Таков был и дух протестанских реформ, под

знаком которых проходит нидерландское Возрождение.

Меньшая сравнительно с итальянцами антропоморфность восприятия,

преобладание пантеистического начала и прямая преемственность от готики

сказываются во всех компонентах стиля нидерландской живописи. У итальянских

кватрочентистов любая композиция, как бы она ни была насыщена

подробностями, тяготеет к более или менее строгой тектонике. Группы

строятся наподобие барельефа, то есть основные фигуры художник обычно

старается разместить на сравнительно узкой передней площадке, в ясно

очерченном замкнутом пространстве; он их архитектонически уравновешивает,

они твердо стоят на ногах: все эти особенности мы найдем уже у Джотто. У

нидерландцев композиции менее замкнуты и менее тектоничны. Их манят глубина

и дали, ощущение пространства у них живее, воздушнее, чем в итальянской

живописи. В фигурах больше прихотливости и зыбкости, их тектоника

нарушается веерообразно расходящимися книзу, изломанными складками одеяний.

Нидерландцы любят игру линий, но линии служат у них не скульптурным задачам

построения объема, а, скорее, орнаментальным.

У нидерландцев нет отчетливой акцентировки центра композиции,

усиленного выделения главных фигур. Внимание художника рассеивается по

разнообразию мотивов, все кажется ему заманчивым, а мир многообразным и

интересным. Какая-нибудь сценка на дальнем плане претендует на отдельную

сюжетную композицию.

Наконец складывается и такой тип композиции, где вообще нет центра, а

пространство заполняется многими равноправными между собой группами и

сценами. При этом главные действующие лица иногда оказываются где-нибудь в

уголке.

Подобные композиции встречаются в конце XV века у Иеронима Босха. Босх

– замечательно своеобразный художник. Чисто нидерландские пристальность и

наблюдательность сочетаются у него с необычайно продуктивной фантазией и

весьма мрачным юмором. Один из его любимых сюжетов – «Искушение Святого

Антония», где отшельника осаждают дьяволы. Босх населял свои картины

легионами маленьких ползающих, страховидных тварей. Совсем жутко

становится, когда у этих монстров замечаешь и человеческие части тела. Вся

эта кунсткамера диковинных бесов значительно отличается от средневековых

химер: те были величавее и далеко не так зловещи. Апофеоз босховской

демонологии – его «Музыкальный ад», похожий на сад пыток: обнаженные люди,

перемешавшись с лезущими на них со всех сторон чудовищами, корчатся в

мучительной похоти, их распинают на струнах каких-то гигантских музыкальных

инструментов, стискивают и перепиливают в загадочных приборах, суют в ямы,

глотают.

Странные фантасмагории Босха рождены философическими потугами разума.

Он стоял на пороге XVI века, а это была эпоха, заставляющая мучительно

размышлять. Босха, по-видимому, одолевали раздумья о живучести и

вездесущности мирового зла, которое, как пиявка, присасывается ко всему

живому, о вечном круговороте жизни и смерти, о непонятной расточительности

природы, которая повсюду сеет личинки и зародыши жизни – и на земле, и под

землей, и в гнилом стоячем болоте. Босх наблюдал природу, может быть,

острее и зорче других, но не находил в ней ни гармонии, ни совершенства.

Почему человек, венец природы, обречен смерти и тлену, почему он слаб и

жалок, почему он мучает себя и других, непрерывно подвергается мучениям?

Уже одно то, что Босх задается такими вопросами, говорит о разбуженной

пытливости – явлении, сопутствующем гуманизму. Гуманизм ведь не означает

только славословия всему человеческому. Он означает и стремление проникнуть

в суть вещей, разгадать загадки мироздания. У Босха это стремление

окрашивалось в мрачные тона, но это было симптомом той умственной жажды,

которая побуждала Леонардо да Винчи исследовать все – прекрасное и

безобразное. Могучий интеллект Леонардо воспринимал мир целостно, ощущал в

нем единство. В сознании Босха мир отражался раздробленно, разбитым на

тысячи осколков, которые вступают в непостижимые соединения.

Но стоит сказать и о романтических течениях, то есть находившихся под

влиянием итальянского чинквеченто, - они стали распространяться в

Нидерландах в XVI веке. Их несамобытность очень заметна. Изображение

«классической наготы», прекрасное у итальянцев, нидерландцам решительно не

давалось и выглядело даже несколько комически, как «Нептун и Амфитрита» Яна

Госсарта, с их пышными раздутыми телесами. Был у нидерландцев и свой

провинциальный «маньеризм».

Отметим разработку жанров бытовой и пейзажной станковой картины,

сделанной нидерландскими художниками в XVI веке. Развитию их способствовало

то, что самые широкие круги, ненавидя папство и католическое духовенство,

все больше отвращались от католицизма и требовали церковных реформ. А

реформы Лютера и Кальвина включали элемент иконоборчества; интерьеры

протестанских церквей должны были быть совершенно простыми, голыми – ничего

похожего на богатое и эффектное оформление в католических храмах.

Религиозное искусство сильно сокращалось в объеме, переставало быть

культовым.

Стали появляться чисто жанровые картины с изображением торговцев в

лавках, менял в конторах, крестьян на рынке, игроков в карты. Бытовой жанр

вырос из портретного, а пейзажный – из тех ландшафтных фонов, которые так

полюбились нидерландским мастерам. Фоны разрастались, и оставался только

шаг до чистого пейзажа.

Однако все искупает и в себе концентрирует колоссальный талант Питера

Брейгеля. Он в высшей степени обладал тем, что называют национальным

своеобразием: все замечательные особенности его искусства восходят к

самобытным нидерландским традициям. Как никто, Брейгель выразил дух своего

времени и его народный колорит. Он народен во всем: будучи несомненно

художником-мыслителем, он мыслит афористично и метафорически. Философия

жизни, заключенная в его иносказаниях, горька, иронична, но и мужественна.

Излюбленный тип композиции Брегеля – большое пространство, как бы увиденное

с вершины, так что люди выглядят маленькими и снуют в долинах, тем не

менее, все написано подробно и четко. Повествование обычно связано с

фольклором, Брейгель писал картины-притчи.

Распространенный у нидерландцев тип пространственно-пейзажной

композиции без акцентировки главных лиц и событий Брейгель применяет так,

что в нем раскрывается целая жизненная философия. Тут особенно интересно

«Падение Икара». Картина Брейгеля изображает мирный пейзаж на берегу моря:

пахарь идет за плугом, пастух пасет овец, рыболов сидит с удочкой, а по

морю плывут суда. Где же Икар и при чем его падение? Нужно внимательно

всмотреться, чтобы увидеть в правом углу жалкие голые ноги, торчащие из

воды. Икар упал с неба, но этого даже никто не заметил. Обычная жизнь

течет, как всегда. Для крестьянина его пашня, для пастуха его стадо куда

важнее, чем чьи-то взлеты и падения. Смысл экстраординарных событий

обнаруживается не скоро, современники его не замечают, погруженные

повседневными заботами.

Творческая деятельность Питера Брегейля продолжалась недолго, он умер

в 1569 году, сорока с небольшим лет, и не дожил до событий нидерландской

революции. Незадолго до смерти он написал картину «Слепые». Это самый

мощный, завершающий аккорд искусства Брегейля, которое можно себе

представить как симфонию, пронизанную единой темой. Любя свою

многострадальную родину, художник одного не мог простить своим

соотечественникам: пассивности, глухоты, слепоты, погруженности в суету

сегодняшнего дня и неспособности подняться на те горные вершины, которые

дают прозрение целого, единого, общего.

Заключение.

Тема Возрождения богата и неисчерпаема. Столь мощное движение

определило развитие всей европейской цивилизации на многие годы. Мы сделали

только попытку проникнуть в суть происходивших процессов. Для дальнейшего

изучения нам необходимо более детально восстановить психологический настрой

человека Возрождения, почитать книги того времени, отправиться в

художественные галереи.

Сейчас, на исходе XX столетия может показаться, что все это дела давно

минувших дней, древность покрытая толстым слоем пыли, не представляющая

исследовательского интереса в наш по своему бурный век, но не изучив

корней, как поймем, что питает ствол, что удерживает крону на ветру

перемен?

Литература

Страницы: 1, 2