Хантингтон, влияние на эволюцию

Хантингтон, влияние на эволюцию

Введение

Сэмюэл П.Хантингтон - профессор Итона и директор Института

стратегических исследований Гарвардского университета. Автор множества

работ, включая: "Солдат и государство" /The Soldier and the State/ /1957/ и

"Третья волна: демократизация в конце двадцатого века" /The Third Wave:

Democratization in the Late Twentieth Century /1991/. Сегодняшняя ситуация

в Европе придает актуальность этой давней статье, впервые представленной в

марте 1995 года как доклад на конференции по военно-гражданским отношениям,

организованной Международным форумом демократических исследований и

Европейским центром исследований в области безопасности имени Джорджа

Маршалла.

Как мы все знаем, за последние два десятилетия в мире произошел

грандиозный революционный переворот, в ходе которого почти в сорока странах

авторитарный режим сменился демократическим правлением. На самом деле под

названием "авторитарный режим" скрывались весьма непохожие друг на друга

формы правления, такие как военные хунты в Латинской Америке и в других

регионах, однопартийное руководство в коммунистических странах и на

Тайване, единоличные диктатуры в Испании, на Филиппинах, в Румынии,

расистская олигархия в Южной Африке. Переход к демократии также

осуществлялся по-разному. В некоторых случаях реформаторы пришли к власти в

рамках авторитарного режима и начали осуществление демократических

преобразований. В других случаях переход стал результатом переговоров между

властью и оппозицией. В некоторых странах авторитарный режим был свергнут

или рухнул сам. Были также случаи, когда падение диктатуры и установление

выборной власти осуществлялось при вмешательстве США.

Практически все эти авторитарные режимы, вне зависимости от их типа,

имели одну общую черту, а именно: отношения между их гражданской и военной

сферами оставляли желать много лучшего. Почти нигде не наблюдалось такого

типа отношений, как в развитых демократических государствах, которые я в

одной из работ охарактеризовал как "объективный гражданский контроль" 1.

Этот тип отношений предполагает: 1/ высокий уровень военного

профессионализма и осознание военными ограниченного характера их военной

компетенции; 2/ фактическое подчинение военных гражданскому политическому

руководству, которое принимает основные решения в области внешней и военной

политики; 3/ признание политическим руководством за военными определенной

сферы профессиональной компетенции и автономии; 4/ в результате -

минимальное вмешательство военных в политику, а политиков в военную сферу.

В авторитарных государствах военно-гражданские отношения в той или

иной степени отличались от данной модели. В государствах, где у власти

стояли военные, гражданский контроль полностью отсутствовал, а военное

руководство и военные организации зачастую выполняли функции, имеющие лишь

отдаленное отношение к собственно военным задачам. Если власть в стране

принадлежала единоличному диктатору, он стремился посадить своих людей на

все ключевые посты в армии, чтобы обеспечить полный контроль, расколоть

армию и поставить ее на службу удержания власти. В однопартийных

государствах ситуация была несколько лучше, однако армия рассматривалась

как орудие достижения целей партии, офицеры должны были быть членами партии

и выполнять функции агитаторов и пропагандистов, партийные ячейки строились

по типу военной иерархии /субординации, порядка подчиненности/, а последней

инстанцией было не государство, а партия.

Таким образом, перед молодыми демократическими государствами встала

грандиозная задача коренного реформирования отношений между гражданским и

военным сектором. Конечно, эта задача была лишь одной из многих. Им также

приходилось завоевывать авторитет у общества, разрабатывать новую

конституцию, создавать многопартийную систему и другие демократические

институты, проводить либерализацию, приватизацию и рыночные реформы в

экономической области, где прежде действовала командная система или сильный

государственный контроль, обеспечивать экономический рост, бороться с

инфляцией и безработицей, сокращать бюджетный дефицит, бороться с

преступностью и коррупцией, а также сдерживать конфликты и насилие,

возникающие между национальными и религиозными группировками.

Удалось ли молодым демократическим государствам справиться с этими

проблемами? В лучшем случае - с переменным успехом, что подтверждает доводы

противников демократии, таких как бывший премьер Сингапура Ли Куан Ю,

которые утверждают, что демократическая форма правления порождает

некомпетентность и недисциплинированность. Во многих странах экономические

показатели ухудшились. Экономические реформы зашли в тупик, потеряли

поддержку общества, старой авторитарной элите удалось поставить их на

службу своим интересам. Усугубилась преступность и коррупция. Обыденным

явлением стало нарушение декларируемых конституцией прав человека. Пресса

либо попала под контроль, либо сама развратилась. Развал партийно-

политических систем, субъективно-личностный характер их руководства

обусловили невозможность создания эффективного правительства или

ответственной оппозиции. Отсутствие авторитарного контроля способствовало

обострению общинно-эгалитарных настроений и росту насилия. За

немногочисленными исключениями в некоторых областях, новым демократическим

правительствам вовсе не удалось обеспечить достойное управление страной.

1 раздел

С легкой руки многочисленных последователей и критиков, в комплексе

идей С. Хантингтона оказалась выдвинутой на передний план наиболее

очевидная и чаще всего механистически трактуемая их часть: представление о

прямом и непосредственном столкновении цивилизаций, обретающем (или

грозящем обрести) форму конфликтов. В такой постановке (далее именуемой

"узким прочтением") проблема сводится к тому, возможны ли войны между

цивилизациями (в отличие от войн межгосударственных и, вероятно, в

дополнение к ним); в каких частях мира их можно ожидать, как скоро, в каких

вариантах. Между тем статья С. Хантингтона - не только об этом.

Показателен выбор такого многозначного понятия, как "clash", для

обозначения и характеристики межцивилизационных взаимодействий: в

английском языке это и лязг (оружия), и звон (мечей), и гул (колоколов), и

бряцание, грохот (кастрюль на кухне), и столкновение (представлений, идей,

машин), и стычка (непременно массовая, например, с полицией), и конфликт

(интересов), и разногласия. Англоязычный читатель автоматически

воспринимает весь этот подтекст, а потому для него "столкновение

цивилизаций" (даже безотносительно к С.Хантингтону) предполагает как нечто

само собой разумеющееся весьма широкий спектр возможных форм и конкретных

проявлений такого рода столкновения.2

Но в статье существует и другой, гораздо более широкий и значительный

план: будущее западной цивилизации и ее отношений с остальным, не западным

миром. Любой ответ на этот вопрос требует представлений о характере и

направленности мирового развития в целом, и потому этот план статьи

правомерно считать ее "широким прочтением". Именно он (и те ответы, которые

предлагает в этом контексте С. Хантингтон), а вовсе не гипотеза

межцивилизационных столкновений, и сделали концепцию автора предметом и

объектом столь заинтересованного, пристального и долгого всеобщего

внимания. Сама идея "столкновения цивилизаций" оказывается тут не более чем

удачной политической и интеллектуальной "упаковкой" острого, потенциально

взрывчатого и малоприятного вопроса, уйти от которого, однако, невозможно.

Более того, оценить вероятность прямых и непосредственных столкновений

между цивилизациями можно лишь в рамках какой-либо теории мирового

развития, но не наоборот. Именно поэтому особенно интересен тот

интеллектуальный и политический фон, на котором были сформулированы и

продолжают обсуждаться идеи С. Хантингтона.

2. Истоки проблемы

В новом, нарождающемся после распада СССР мире, считает С. Хантингтон,

основным источником конфликтов будет культура, а не идеология и экономика.

"Нация-государство останется главным действующим лицом в международных

делах, но наиболее значимые конфликты глобальной политики будут

разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным

цивилизациям. Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой

политики. Линии разлома между цивилизациями - это и есть линии будущих

фронтов. Грядущий конфликт между цивилизациями - завершающая фаза эволюции

глобальных конфликтов в современном мире".3 Если конфликты XVII-XX вв.,

включая обе мировые и холодную войны, "были главным образом конфликтами

западной цивилизации", то "с окончанием холодной войны подходит к концу и

западная фаза развития международной политики. В центр выдвигается

взаимодействие между Западом и незападными цивилизациями".4

Обратим внимание на два момента. Во-первых, речь идет не о всех и

всяческих международных отношениях вообще, но выделяется и подчеркивается

особо глобальный уровень мировой политики. То есть тот, действовать на

котором имеют (или получают) возможность лишь самые сильные, наиболее

развитые (в целом либо в важнейших сферах) субъекты международной жизни.

Безусловно, Запад, и прежде всего США, останутся таковыми на всю обозримую

перспективу; способность же других действовать на глобальном уровне еще

подлежит доказательству. Поэтому непонятно, должны ли цивилизации

сталкиваться между собой просто и только в силу того, что они - разные, или

же их различия будут лишь окрашивать собой конфликты на социально-

экономической почве, как до сих пор такие конфликты часто принимали

(нередко под направленным воздействием извне) межнациональные формы.

Во-вторых, справедливо помещая будущие отношения между Западом и

остальным миром в центр мировой политики, С. Хантингтон многозначительно

избегает характеризовать их как "столкновение", употребляя тут термин

"взаимодействие". Несколько далее, повторяя мысль, что "центральной осью

мировой политики в будущем станет конфликт между Западом и остальным

миром", он употребляет слово "конфликт" и приведенную оценку со ссылкой на

другого автора, не от своего лица.5 У специалиста класса С. Хантингтона

выбор слов и цитат не бывает случайным. Правомерен вывод: данная проблема

чрезвычайно важна и болезненно чувствительна для Запада, в первую очередь

для США, занимающих сегодня лидирующее положение и стремящихся продлить

пребывание в нем возможно дольше. Поскольку сохранить навечно его заведомо

невозможно, то перманентным кошмаром американской элиты отныне становится

проблема того, как именно оттянуть рубеж утраты лидерства; к кому и в каких

формах оно начинает со временем переходить; сколь радикальным может

оказаться этот процесс и к каким последствиям для США и Запада в целом он

приведет.

Различия, объективные противоречия и потенциальный конфликт между

Западом, прежде всего США, и остальным миром носят пока не столько

цивилизованный (хотя и цивилизованный тоже), сколько социально-

экономический характер. Ключевым поэтому оказывается вопрос, захочет и,

главное, сможет ли Запад дать теорию и предложить практическую помощь в

преодолении огромного разрыва, сложившегося к концу ХХ века между "золотым

миллиардом" и остальной частью - абсолютным большинством, - человечества;

возможно ли в принципе такое преодоление при современных условиях знаний,

технологий, организации; куда и как пойдет мировое развитие, если окажутся

правы те, кто полагает, что на достигнутом уровне промышленного и иного

развития человечества попытки преодоления разрыва существующими

технологиями непременно обернутся скорой глобальной экологической

катастрофой.

Распад СССР сыграл здесь с Западом злую шутку. Пока "мировой

коммунизм" жил и как-то действовал, можно было сослаться на его "происки"

как на главное препятствие к нормальному мировому развитию. Ныне же Запад

остался с проблемой перспектив и противоречий мирового развития один на

один. Ясно, что любые попытки силой защитить собственное благосостояние

(причем даже не от прямых или потенциальных посягательств, но от некоторого

перераспределения развития в пользу тех, кто наиболее остро в нем

нуждается) могут быстро привести к нарастанию не только политического и

социального сопротивления, но и разрушительных экологических последствий.

Многие на Западе хотели бы сделать ставку на развитие; но задача огромна,

исторически беспрецедентна и, как показывают трудности перехода в

постсоциалистических странах (в том числе и в особенности в России), не

подкрепляется пока действенной теорией такого перехода. Остается открытым

принципиальной важности вопрос, может ли быть достигнуто изменение природы

данной культуры в целях ее модернизации и нетрадиционных для нее путей и

форм развития; нужно ли, полезно, допустимо ли это делать. Таковы

практическая и политическая грани современного состояния проблемы "Запад и

остальной мир".

Но существует и сторона теоретическая, научно-политическая. Считается,

что с распадом СССР полное и окончательное поражение потерпел и

"коммунизм", включая, естественно, его идейно-теоретическую часть. Жизнь

покажет, в какой мере верны такие представления. Пока важно иное: "крах

коммунизма" вроде доказал несостоятельность марксистских воззрений на

природу, характер, общую направленность социально-исторической эволюции

человека и общества, а значит, и мирового развития, международных

отношений. Но иной всеобъемлющей теории социально-исторического развития

человечества как рода пока никем не предложено.

Западные концепции исходят из признания неизбежности и неостановимости

перемен в мире, в жизни вообще. Идея бесспорная; но каких именно перемен?

Подчиняются они неким закономерностям, находятся полностью в воле Божьей

или же носят хаотический характер? Из всех имеющихся на сегодня направлений

общественной мысли, социальных представлений только марксистское априори

исходит из признания наличия неких закономерностей (ошибка коммунистов в

том, что они посчитали все закономерности уже открытыми - притом не наукой,

а действующим генсеком, последним съездом или пленумом, очередной

установкой ЦК, - и полностью подвластными произволу руководства партии).

Отказ от научной картины мира неизбежно возвращает в лоно донаучных

представлений и религиозного сознания. Но тогда все в воле Божьей; пути

Господни, как известно, неисповедимы; и социальная суета человека и

человечества в лучшем случае теряет смысл, в худшем может обернуться

дополнительными неприятностями: кто знает, чем и когда прогневим мы

Всевышнего?

Между тем без теории общественного развития жить становится все

труднее и опаснее. Коммунисты хотели построить лучший, идеальный мир -

задача невыполнимая, а потому без ее решения можно обойтись. Запад вырос на

почве позитивизма и прагматизма, на решении задач действительных, реальных;

добился в этом успеха. Трудно сказать, в какой мере его достижения - прямой

результат избранного интеллектуального подхода, а в какой - следствие

удачно сложившихся исторических условий и обстоятельств. Ясно, однако, что

решение проблем современности (таких, как развитие, его сбалансированность

с требованием экологии, снижение разрыва между самыми богатыми и наиболее

бедными странами и т.п.) зримо упирается в отсутствие теории, без которой

текущие прагматические решения могут в перспективе обернуться стихийным

накоплением проблем еще более сложных и грозных.

Между тем на сегодня такой теории на Западе нет; и если еще в недавнем

прошлом ее место де-факто занимали идейные, идеологические, политические

противоречия с коммунизмом, то ныне этот движитель теоретической мысли ушел

(временно отодвинулся?) в прошлое. Более того, вполне реальная когнитивная

опасность для Запада заключается отныне в том, что (как свидетельствует

весь опыт западной же цивилизации) победа определенного социального уклада

и соответствующего ему комплекса идей в истории всех стран Европы неизменно

влекла за собой наступление периода сильнейшего тормозящего обратного

воздействия утвердившейся идеологии на науку и общественную мысль и, как

следствие этого, наступление более или менее продолжительного этапа

духовного застоя и реакции - идейной, политической, идеологической. Иными

словами, когда не только Запад, но и весь мир подошли к рубежу, у которого

теория мирового развития становится насущнейшей практической потребностью,

шансы Запада на создание и особенно принятие такой теории начинают внушать

растущие опасения.

Неудовлетворенная потребность в теории - основная причина того, что

концепции типа "столкновения цивилизаций" принимаются "на ура", ибо

(независимо от воли их авторов) дают видимость ее появления. Это признает и

сам С.Хантингтон, в ответе на развернувшуюся дискуссию писавший, что

полемизировать с его концепцией убедительнее всего было бы путем выдвижения

целостной теории международных отношений и мирового развития,

альтернативной не только его идеям, но и, главное, устаревшей парадигме

холодной войны, которую события рубежа 90-х гг. "превратили в достояние

интеллектуальной истории".6

Существующие научные воззрения в сферах психологи, теории

международных отношений, политологии, социологии в целом скорее

поддерживают, нежели опровергают концепцию межцивилизационных отношений,

включая и возможность столкновений. Развитие человека и социальных систем

шло и продолжает идти по линии наращивания витков идентификации и

самоидентификации: от рода, племени, через общину к современным нации,

государству, гражданскому обществу. Логично предположить, что следующий

круг идентификации пройдет по культурному, цивилизационному признаку. Это

даже вдвойне логично: если "верхний предел" максимально широкой

идентификации носит общечеловеческий характер, но на пути к такой

идентификации стоят сегодня националистические, сепаратистские,

местнические, клановые тенденции, то должно, очевидно, возникнуть нечто

среднее между ними и "верхним пределом". Цивилизация как региональная

идентификация на базе объективных этноконфессиональнокультурных признаков и

может занять такое промежуточное положение.

У идеи "столкновения цивилизаций" и особенно у восприятия ее массовым

сознанием есть также крайне существенный психологический фон, образуемый

переплетением осознаваемого и неосознаваемого, исторического и бытового. В

памяти людей живы ужасы религиозных войн, крестовых походов, агрессий,

набегов, этноконфессионального и социального геноцида. Телевидение почти

еженедельно напоминает о кошмарах межплеменной резни в Африке или приносит

сообщения о новых таких конфликтах. Многие из современников испытали их на

себе. Этот опыт намертво закрепился в исторической памяти народов и

оживает, порождая запредельные страхи и подозрения, всякий раз, когда какие-

Страницы: 1, 2