Сенатская площадь 14 декабря 1825 года. Три поколения борцов за свободу: декабристы

восстания, непосредственными помощниками диктатора были определены

полковник Булатов и А.И. Якубович. Намечаемый порядок действий мятежных сил

выявляется из показаний А. Бестужева: «Якубовичу с Арбузовым, выведя

экипаж, идти поднимать Измайловский полк и потом спуститься по Вознесенской

на площадь. Пущину вести с ними эскадрон. Брату Николаю и Рылееву находится

при экипаже. Мне поднять Московский полк и идти по Гороховой. Сутгофу

вывести свою роту, а если можно, и другие по льду на мост и на площадь

(Панов повел ошибкою по набережной). Финляндскому полку – через Неву.

Полковник Булатов должен ждать лейб-гренадеров, а князь Трубецкой – все

войска, чтобы ими командовать и там сделать дальнейшие распоряжения».

4. Наступало 14 декабря 1825 года.

Незадолго до полуночи А. Бестужев и Якубович отправились в казармы

Гвардейского экипажа, чтобы, как показал последний, узнать, где они

расположены, «дабы по условию… вывести людей в назначенное место» без

затруднений. До часа ночи Рылеев посетил казармы Финляндского полка в

надежде на то, что ему удастся переубедить Моллера и организовать

выступление возможно большей части финляндцев. Не позже шести часов утра

начальник штаба восстания Оболенский встретился с Рылеевым и, «условившись

о действиях дальнейших», выполняя свои прямые обязанности начальника штаба,

в седьмом часу начинает объезд казарм намеченных к выступлению гвардейских

полков для ознакомления с обстановкой в них.

В 6 часов утра Якубович поехал к А. Бестужеву и около 7 часов в

присутствии Каховского отказался от выполнения ранее взятого на себя

задания – повести Гвардейский экипаж на захват Зимнего дворца, сочтя

«несбыточным» задуманное предприятие и предвидя, что «без крови не

обойдется». Этот отказ стал первым проявлением «хрупкой» (по определению

М.В. Нечкиной) дворянской революционности, столь четко обнаружившейся в

этом восстании. Второй удар по плану был нанесен Каховским, отказавшимся в

то утро исполнить задуманное цареубийство. А. Бестужев тут же ставит об

этом в известность Рылеева.

«Часов в семь, поутру» к Рылееву приехал Трубецкой и с облегчением («я

был рад», - показал он на следствии)узнал об отказе Якубовича возглавить

гвардейских матросов на захват дворца.

Между 7.00 и 7.30 Сенат присягнул Николаю I.

Между 8.00 и 8.30 к Рылееву приехал Н. Бестужев. Здесь он узнал об

измене Якубовича и с «наставлениями» Рылеева был направлен в Гвардейский

морской экипаж.

Около 8 часов к Рылееву заехал И.И. Пущин и сообщил, что конно-

пионерный эскадрон во главе с его братом Михаилом, на которого твердо

рассчитывали заговорщики, не выйдет на площадь (М. Пущин был принят в

общество за «два дня до происшествия»). Так в плане появилась еще одна

чувствительная трещина: по мысли Рылеева, эскадрон «мог годится занять

артиллерию, если генералу Сухозанету вздумалось бы пострелять».

В 9 часов из квартиры Рылеева в Московский полк выехал А. Бестужев. Он

вполне осознавал трудность возложенной на него задачи: «Я ожидал, что кончу

жизнь на штыках, не выходя из полку, ибо мало на московцев надеялся и для

того избрал это место, как нужнейшее».

Сразу после ухода А. Бестужева пришел Булатов и заявил Рылееву и И.

Пущину, что, если на стороне восставших будет мало войск, он не примет

участия в деле. Так он и поступил. Это был ощутимый удар: Булатов должен

был возглавить лейб-гренадеров и быть в полку до присяги, то есть к 7 часам

утра.

В это же время (начало десятого часа) диктатор Трубецкой срочно вызвал

к себе Рылеева и И. Пущина – делегатов в Сенат. Этот спешный вызов,

замечает М.В. Нечкина, «происходил в момент, когда распад еще одного из

важнейших звеньев плана: Сенат был уже пуст. Сенаторы успели принести

присягу и разъехаться по домам. Делегации от восставших в Сенате нечего

было делать: ни «убеждать, ни принуждать в Сенате было некого». Три

руководителя восстания при этой последней встрече уточнили план дальнейших

действий для развития восстания. И это происходило в момент, когда один из

них – диктатор Трубецкой – уже принял решение оставить общее дело. Однако

ему не доставало мужества заявить об этом своим, теперь уже бывшим

соратникам (на следствии он «простодушно» объяснит свой поступок: «Я не

имел довольно твердости, чтобы просто сказать им, что я от них

отказываюсь»). Рылеев и И. Пущин около половины десятого расстались с

диктатором, будучи уверенными в том, что он явиться на площадь с приходом

туда мятежных войск.

Между 9 и 10 часами был приведен к присяге Измайловский полк – главная

надежда декабристов. Попытка члена тайного общества капитана И.И.

Богдановича возмутить солдат полка сорвалась.

Около половины десятого А. Бестужев прибыл в казармы Московского

полка. Вместе с двумя командирами рот – братом Михаилом и Щепиным-

Ростовским, - в сопровождении еще двух офицеров полка они стали агитировать

за отказ от новой присяги. По показаниям нижних чинов полка, А. Бестужев

говорил солдатам: «я приехал известить всех, что вас обманывают. Я адъютант

Константина Павловича (в действительности, он – адъютант герцога

Вильгельмского. – М.Р.), прислан от него вас предупредить. Вспомните,

ребята, что 20 дней, не больше, как присягали вы государю Константину

Павловичу, целовали крест. Вы не должны присягать другому государю тогда,

как государь ваш жив. Вас обманывают, и сие знают ваши офицеры и ротный ваш

командир. Бойтесь. Ребята, бога; вот сабля Константина Павловича; стойте за

него крепко». Далее говорил о том, что Константин вовсе не отказывается от

престола и обещает сократить службу до 15 лет. По отзыву нижних чинов, «все

бывшие в роте люди весьма уверенны в справедливости» сказанного. Все это А.

Бестужев и Щепин-Ростовский повторили перед солдатами других рот. Реакция

была бурной: «Не хотим Николая! – кричали солдаты. – Ура, Константин!»

В 10 часов для принятия присяги во дворе своих казарм был построен

Гренадерский полк. Поручик А.Л. Кожевников обращенными к солдатам словами:

«Зачем забываете клятву, данную Константину Павловичу? Кому присягаете? Все

обман!» – попытался возмутить полк, но успеха в том не имел и был

арестован. Члены северного общества декабристов, поручик Сутгоф и А.Н.

Панов, не располагавшие информацией о прохождении процедуры присяги в

других полках, не решил на какие-либо действия. Полк был приведен к

присяге.

В 10.30 солдаты Московского полка вышли с ружьями и боевыми патронами

во двор казарм, чтобы идти к Сенату. Вот описание этих событий М.

Бестужевым: «Брат (Александр. – М.Р.) пошел в другие роты, а я, раздав

боевые патроны, выстроил свою роту на дворе и, разослав своих надежных

агентов в другие роты, чтобы брали с собой боевые патроны, выходили и

присоединялись к нам, с барабанным боем вышел на главный двор, куда

выносили уже аналой для присяги. Знамена были уже принесены, и знаменные

ряды солдат ожидали нашего появления на большом дворе. Чтобы со знаменами

примкнуть к идущим на площадь ротам. Щепин выстроил свою роту позади моей;

позади нас образовалась нестройная толпа солдат выбегающих из своих рот. Не

было никакой возможности построить их даже в густую колону – к тому же мы

боялись потерять время, и я двинулся вперед со своей ротой…»

Тем временем в казармы Московского полка, оставшаяся часть которого

(900 человек) продолжала пассивно уклонятся от принятия присяги, прибыл шеф

полка великий князь Михаил Павлович. Само его появление произвело перемену

в настроении солдат – только что их уверяли, что он арестован в Варшаве.

Присяга была принесена, и солдаты тоже направились на Сенатскую площадь, но

на стороне Николая I.

На исходе десятого часа восставшая часть полка вступила на пустующую

Сенатскую площадь. А. Бестужев, М. Бестужев, Щепин-Ростовский построили

солдат в боевое каре между Сенатом и памятником Петру I. Со стороны

Адмиралтейского бульвара была выстроена заградительная стрелковая цепь из

взвода московцев.

Примерно в тоже время, то есть около 11 часов, для приведения к

присяге был построен Гвардейский морской экипаж, агитацию в котором успешно

вели лейтенант А.П. Арбузов и другие члены тайного общества, тоже делая

упор на наличие завещания покойного государя, «по коему нижним чинам

назначено только 12 лет службы». В результате примеру младших офицеров

экипажа, отказавшихся присягать Николаю, охотно последовали все матросы. Их

решимость не присягать Николаю не поколебали уговоры бригадного командира

Шипова.

Примечательно, что с Гвардейским экипажем, как это устанавливается по

следственным материалам, более или менее регулярную связь поддерживали

восставшие московцы через юного Петра Бестужева – младшего из братьев

Бестужевых. Именно 18-летний мичман около половины первого принес в экипаж

весть о том, что Московский полк на площади и ждет подкрепления.

Примерно в тоже время на площади была предпринята очередная попытка

уговорить московцев вернуться в казармы. На этот раз генерал-губернатором

Милорадовичем, несшим прямую ответственность за спокойствие в столице.

«Граф М. А. Милорадович, - пишет Розен, - любимый вождь всех воинов,

спокойно въехал в каре и старался уговорить солдат; ручался им честью, что

государь простит им ослушание, если они в тот час вернуться в свои

казармы». Уговоры, с упоминанием памятных для гвардейцев мест боевых

сражений, продолжались довольно долго – по свидетельству одного из

очевидцев, «минут с 20». Хотя реакцией на зажигательную речь (граф любил и

умел говорить с солдатами) было «молчание святое, мертвое» (слова адъютанта

губернатора А. П. Башутского), руководители восстания почувствовали

опасность речей Милорадовича и потребовали, чтобы он удалился. Граф не внял

требованию. Желая вывести его из рядов каре, Оболенский штыком солдатского

ружья колол коня под всадником, ранив при этом нечаянно Милорадовича. Тут

же прогремели выстрелы Каховского и двух солдат. Пуля каховского смертельно

ранила Милорадовича. Все поняли - пути назад нет.

А что же в это время происходило в других полках Гвардейского корпуса?

Еще на исходе одиннадцатого часа с Сенатской площади в казармы лейб-

гренадер спешно отправился на извозчичьих санях Одоевский и П.П.

Коновницын, посланные М. Бестужевым торопить с прибытием на подмогу. Для

уяснения сути последующих событий в Гренадерском полку следует сказать, что

члены тайного общества, особенно Каховский и Булатов, прежде бывший

командиром батальона в полку, вели в нем большую агитационную работу.

Офицеры полка Сутгоф, Панов, Кожевников, С.М. Палицын и другие были готовы

поддержать выступление.

После полудня посланцы А. Бестужева появились в казармах лейб-гренадер

с известием о том, что московский полк на площади у Сената. Сутгоф вместе с

ротой, принявшей присягу, так как полагал, что выступление не состоялось,

поднял своих солдат со словами о незаконной присягой, об обмане солдат

высшим начальством. Сказал. Что все полки уже находятся на Исаакиевской

площади, распорядился «надеть шинели и амуницию», зарядить ружья и взять

боевые патроны. Около 12.30 снаряженная для похода рота беспрепятственно

вышла из казарм во главе со своим командиром и прямо через лед Невы

направилась на Сенатскую площадь. Попытка полкового командира Н.К.

Стюрлера, догнавшего роту на извозчике, остановить восставших гренадер,

уговорить их вернутся была тщетной. После слов Сутгофа: «Ребята, не

выдавай, не слушай его, а подавайся вперед!», рота «с большим еще противу

прежнего устремлением» пошла за ротным командиром.

В то же время к Сенатской площади стали стягиваться вызванные Николаем

войска, в том числе и конногвардейцы (в тех полках гвардии, где не знали о

выступлении московцев, присяга прошла без эксцессов).

А Московский полк стоял на площади все еще в одиночестве; ожидаемого

подкрепления все еще не было, и план, построенный в расчете на развитие

революционной активности, похоже, рушился – за «первым ударом новый случай

к действию» все не представлялся.

Около часа дня Николай I отдал распоряжение Конной гвардии атаковать

каре мятежников. Вялую (не была ли то потаенная солидарность солдат?) атаку

конногвардейцев отбили нестройным ружейным огнем, большей частью

направленным поверх голов – нехотя, не могли стрелять «по своим».

Первые выстрелы московцев были услышаны в казармах Гвардейского

экипажа, где офицеры-моряки в это самое время производили построение

матросов. П. Бестужев и лейтенант М. Кюхельбекер обратились к матросам:

«Ребята, что вы стоите? Это наших бьют!» По команде М. Бестужева «За мной!

На площадь! Выручать своих!» экипаж рванулся на площадь «как одна душа».

Для более полной характеристики событий этого дня, настроение солдат

гарнизона столицы очень важно показать. Что происходило в Финляндском

полку, на выступление которого накануне сильно рассчитывали руководители

восстания.

Служивший в этом полку 26-летний поручик барон А.Е. Розен узнал о

готовящемся перевороте со слов своего однополчанина, давнего члена тайного

общества штабс-капитана Н.П. Репина, за три дня до 14 декабря и колеблясь

стал на сторону заговорщиков. Вторичная присяга в полку прошла с некоторой

заминкой. После прочтения командиром полка офицерам манифеста Николая о

вступлении на престол и преложенных к нему документов об отречении

Константина Розен при всех обратился к нему с вопросом: «… если все им

читанные письма и бумаги верны с подлинниками… то почему 27 ноября не дали

нам прямо присягнуть Николаю?». Генерал в замешательстве ответил нечто

невразумительное. Все же присягу полк принял, за исключением стрелкового

взвода Розена, находившегося в карауле. В 10 часов утра Розен получил

записку Рылеева с просьбой прибыть в казармы Московского полка. Я пробился

сквозь толпу, прошел прямо к каре… и был встречен громким «Ура!»… Князь

Щепин-Ростовский и М.А. Бестужев ждали и просили помощи… Всех бодрей в каре

стоял И.И. Пущин, хотя он, как отставной, был не в военной одежде, но

солдаты охотно слушали его команду, видя его спокойствие и бодрость. На

вопрос мой Пущину, где мне отыскать князя Трубецкого, он мне ответил:

«Пропал или спрятался, - если можно, то достань еще помощи, в противном

случае и без тебя тут довольно жертв». Розен и направился в казармы полка,

где оставался только 1-й батальон (2-й был в караулах, 3-й зимовал за

городом по деревням). «Прошел по всем ротам, - пишет Розин, - приказал

солдатам проворно одеться, вложить кремни, взять патроны и выстроиться на

улице говоря, что должны идти на помощь нашим братьям». Это распоряжение по

времени совпало с приказанием командира Гвардейского корпуса А. Л. Воинова

вести батальон на площадь – Николай рассчитывал на финляндцев, как на

присягнувших ему солдат, в действиях против мятежников. Примерно в час дня

тронулись в путь ротными колоннами. На середине Исаакиевского моста

батальон остановили и приказали зарядить ружья. «Быв уверен в повиновении

моих стрелков, - пишет Розин, - вознамерился сначала пробиться через

карабинерный взвод, стоявший впереди меня и сквозь роту Преображенского

полка… занявшую всю ширину моста со стороны Сенатской площади.

Но как только я лично убедился, что восстание не имело начальника,

следовательно, не могло быть единства в предприятии, я не желая напрасно

жертвовать людьми, также не будучи в состоянии оставаться в рядах противной

стороны, - я решил остановить взвод мой… я остановил не один мой стрелковый

взвод, за моим взводом стояло еще три роты, шесть взводов; но эти роты не

слушались своих командиров, говоря, что впереди командир стрелков знает,

что делает (лишь командиру третьей роты удалось отвести свою роту назад и

перейти через Неву к углу Сенатской площади со стороны Английской

набережной. – М. Р.). Был уже второй час по полудни… Люди рабочие и

разночинцы, шедшие с площади, просили меня держаться еще часок и уверяли,

что все пойдет ладно… Слишком два часа стоял я неподвижно в самой

мучительной внутренней борьбе, выжидая атаки на площади, чтобы поддержать

ее тремя с половиною ротами или восьмьюстами солдат, готовыми следовать за

мною повсюду».

Член Следственной комиссии, начальник главного штаба И. И. Дибич,

пытаясь оценить действие Розина, спросил его во время допроса, почему он

остановил солдат по середине моста. Не удовлетворившись уклончивым ответом

поручика, съязвил: «Понимаю, как тактик, вы хотели составить решительный

резерв». «На это я ни чего не возразил», - пишет Розин.

В начале второго часа по полудни рота лейб-гренадер под командой

Сутгофа, пройдя часть своего пути по замерзшей Неве. Поднялась на берег

перед Исаакиевским мостом и, очевидно (на этот счет нет прямых данных),

прорвав строй стоявших на набережной конногвардейцев, присоединилась к каре

восставших московцев.

Около 13.30 на площадь буквально ворвались матросы гвардейского

экипажа, сломав с ходу заслон павловцев на узкой Галерной улице.

Встреченный ликованием московцев и роты лейб-гренадер матросы – гвардейцы,

по словам Сутгофа, «в большом порядке», в «колонне к атаке» заняли место

между каре и строящимся Исаакиевским собором. Для представления о царившем

среди восставших настроении в этот момент важно свидетельство М.

Кюхельбекера: «Гвардейский экипаж… встречен был лейб-гвардией Московским

полком с восклицаниями «ура!», на что Гвардейский экипаж ему ответствовал,

что повторялось на площади несколько раз». Около двух часов по полудни

адъютант 2-го батальона лейб-гвардии Гренадерского полка поручик Панов,

обходя роты, горячо убеждал солдат присоединиться к полкам Гвардейского

корпуса, выступившим в поддержку Константина. По свидетельству официального

полкового историографа, после ухода роты Сутгофа из казарм на площадь

оставшиеся солдаты « были так наэлектризованы, что достаточно было одной

искры» для проявления «бунтарских настроений». Страстная агитация Панова

была подкреплена донесшимися до казарм звуками оружейных выстрелов на

Сенатской площади. Призыв Панова: «слышите, ребята, там уже стреляют!

Побежим на выручку нашим, ура!» – ускорил выход колонны лейб-гренадер из

казарм полка

Около половины третьего колонна Панова вместо того, чтобы идти на

площадь прямиком по льду реки, пересекла реку и, по словам А. Бестужева,

пошла «ошибкою» по набережной, достигла Зимнего дворца и даже ворвалась во

двор царской резиденции. Но там вместо ожидаемых Пановым измайловцев

оказался батальон гвардейских сапер, бывших на стороне Николая I. Панов

возгласом: «Ребята, это не наше, налево кругом , на Петровскую площадь!» -

развернул гренадер и направился к месту сбора восставших войск через

Дворцовую площадь. (Ныне исследователи нет – нет да и попрекнут Панова –

почему не взял дворец, царскую семью? Ведь в распоряжении мятежного

поручика какая сила – увлеченные стихией порыва 900 гренадер! И забывают

при этом, что ему могла и не пришла такая мысль, перед ним стояла

конкретная цель – согласно плану, он спешил на сборный пункт и другой,

Страницы: 1, 2, 3