Каменные оборонительные сооружения Новгородской земли доогнестрельного периода

анализа, покажет их резкие отличия. Изучение укреплений Новгорода

показывает, что основная городская территория его уже в XII в. достигала

пределов, которые служили границей города в позднейшее время. Сохранившаяся

доныне линия валов окружала Новгород уже в XII в.

Изучая укрепления, нельзя отрывать их от социальной и политической

истории городов. Расцвет новгородского фортификационного зодчества связан с

его особой ролью как центра обороны против шведско-немецкой агрессии, со

временем наивысшего экономического и политического расцвета Новгородской

республики. Второй период успехов в этой области связан с включением

Новгорода в Московское государство и с мероприятиями общерусского

правительства по созданию опорных крепостей в пограничных районах.

Средневековая стратегия, рассчитанная не на штурм, а на длительную осаду

городов, давала преимущества обороняющимся за такими укреплениями, как

новгородские. Они рассчитаны на длительную оборону. Кольцо монастырей

вокруг Новгорода вследствие особых местных условий не могло служить целям

обороны и чаще создавало лишь опору осаждающим.

Новгородский кремль был каменным уже в XI в. Его древние части не

сохранились: дошедшие до нас стены и башни являются памятниками московского

зодчества. Анализ конструкции и планировки новгородского кремля показывает,

что он принадлежит к выдающимся памятникам расцвета русского

градостроительства.

Белая башня.

Белая башня — круглая, ее окружность по наружной стороне (у основания)

равна 53,6 м, диаметр 15,45 м. В нижних частях толщина стен достигает 2,2

м. Бойницы имеют сложное устройство: внутри находится довольно большая

перекрытая коробовым сводом печура, в которой устанавливалось орудие, она

тремя уступами сужается внутрь стены и выходит наружу узким боевым

отверстием. Башня имела три яруса. Ход на III ярус сделан в виде кирпичной

лестницы в толще стены. Остальные ярусы сообщались между собой при помощи

деревянных лестниц, ведших на деревянные же помосты. Изучение кладки Белой

башни (из булыги на известковом растворе, с облицовкой кирпичом) и

устройства бойниц и ниш приводит к заключению, что она построена

одновременно с участком кремлевской стены между Федоровской и Митрополичьей

башнями и одновременно с этими башнями, т. е. в конце XV в. Постройка Белой

башни на валу и круглых башен в кремле относится к реконструкции

новгородских укреплений, предпринятой московским правительством в конце XV

в.

Глава 2. Ладожские оборонительные сооружения.

Ладога входит в число десяти древнейших упомянутых летописью русских

городов. Ладожская археология полна непреходящего интереса, так как

фокусирует ряд узловых моментов первых веков русской истории, в том числе и

тех, о которых молчат письменные источники.

Ладога относится к средневековым поселениям веерного типа. Ее территория

привязана к речным магистралям и формировалась в километровой полосе левого

берега р. Волхова, в месте впадения р. Ладожки, служившей естественной

гаванью. На мысу, образованном упомянутыми реками, ныне высится крепость

1490-х гг., с юга к ней примыкает еще один укрепленный в 1585—1586 гг.

район — так называемое земляное городище, точнее — «земляной город».

В 1974 г. на месте крепости московского времени у Климентовской башни на

глубине 2.7—3.3 м был обнаружен массив из плит, уложенных насухо.

Сооружение сохранилось на высоту 0.6 м и уходило под основание стен более

поздней поры (в подбое высота кладки равнялась 1 м). Его прослеженная длина

3 м, ширина 1.5 м, следовательно, не были предельными.

Историческая ценность обнаруженного сооружения заключается в том, что оно

относится к древнейшим из до сих пор известных русских военно-

оборонительных каменных сооружении. Речь, возможно, идет об одном из первых

каменных детинцев средневековой Руси. Тем самым на 100—200 лет удревняется

начало каменного, в том числе военного, строительства Киевской державы.

Техника сухой кладки, разумеется, не равноценна соединению конструкций с

помощью известкового раствора, однако сам факт ее применения

свидетельствует об использовании принципиально новых строительных приемов,

связанных с добычей, обработкой и укладкой известнякового камня.

Ладожское открытие обогащает историю отечественной строительной культуры

и меняет прежние представления о возможностях древнерусского градоделия.

Новонайденное укрепление предвосхитило строительство цельнокаменных

крепостей, начавшееся на Руси в конце XI в. Показательно, что расположение

древнейшей ладожской твердыни предопределило планировку каменных крепостных

сооружений, возведенных на этом месте в начале XII и в конце XV в.[4]

Ладожская находка является археологической неожиданностью. Ни в Восточной

Европе, ни на побережье Балтийского моря для конца IX в. не находим похожих

архитектурных сооружений.

В поисках аналогий можно было бы назвать некоторые оборонительные

сооружения Великой Моравии, однако стены этих поселений имели несколько

иную, чем в Ладоге, конструкцию — они состояли, как правило, из брустверной

каменной стены и присыпанной к ней с тыла земляной насыпи. Наиболее близкие

по устройству сооружения сухой кладки строились на территории Каролингской

империи. Речь идет о небольших поселениях, подчиненных рельефу местности,

оконтуренных периметральными каменными стенами с несколькими входами, и в

дополнение к этому еще валами и рвами. Первоначальная высота стен

(увенчанных деревянным бруствером) иногда доходила до 5—7 м. Что касается

башен, то редкие в меровингскую эпоху они распространяются на западе Европы

лишь в каролингское время (около 750—900-х гг.). Эти башни (в ФРГ подобных

сооружений времени Каролингов насчитывается около 10) глухие; они

нерегулярно возводились изнутри стен и служили отнюдь не для фланкирующей,

а для фронтальной высотной стрельбы. Описанная выше ладожская башня —

древнейшая на Руси. По своему прямоугольному плану она напоминает такие же

каролингские и оттоновские постройки (датированные из них относятся к

900—950 гг.)

В связи с беспрецедентными по их новизне оборонными работами в Ладоге

коснемся событий ее летописной истории, не сопоставлявшихся до сих пор с

фактами археологических наблюдений. Разумеется, в такого рода

сопоставлениях следует быть осторожным. В данном случае речь пойдет о

предположениях, к которым автора подтолкнула описанная выше находка. В 1118

г. (или 1119 г.) в состав «Повести временных лет», как установлено по

инициативе князя Мстислава Владимировича, было включено «Сказание о

призвании варягов», содержавшее ладожские предания. Согласно сказанию,

скандинавский выходец Рюрик в 862 г. «придоша к словеном первое и срубиша

город Ладогу и седе в Ладозе». Существует и иная, новгородская, версия, по

которой Рюрик вокняжился не в Ладоге, а в Новгороде.

Воссоединив Северную и Южную Русь, новый глава государства в 882г. «нача

городы ставити» и обязал Новгород платить дань варягам «мира деля», что

подразумевает постоянные до той поры столкновения со скандинавскими

находниками. По справедливому замечанию Б. А. Рыбакова, Новгород откупается

от варягов, оберегая себя от неожиданных нападений. С учетом всех этих

обстоятельств ладожская каменная крепость и могла быть построена после 882

г., но в пределах княжения Олега Вещего (882—912 или 922 гг.), как

общегосударственный форпост против возможных разбойничьих набегов со

стороны заморских варягов и в целях охранения моста сбора дали, а также и

усиления контроля за волховским торговым путем. Не исключено, что норманы,

вероятно, находившиеся в ту пору в составе гарнизона, призваны были

выступать против своих же соплеменников, если последние являлись с

пиратскими целями. Характерно, что по времени постройки ладожская твердыня

соответствует укреплениям, которые в 870—890-х гг. под влиянием походов

викингов в массовом порядке сооружались в странах Западной Европы.

Отмеченная выше примерная летописная дата Ладожской крепости совпадает с

археологической. В таком случае новооткрытое архитектурное произведение

относится к первой отмеченной в летописи общерусской волне строительства

государственных укреплений.

В 1114 г. ладожский посадник Павел, как сообщает «Повесть временных лет»,

заложил в Ладоге крепость «камением на приспе», т.е. на насыпи. Это

известие (киевское по месту первоначальной записи) современно событию и

достоверно, так как принадлежит составителю третьей редакции «Повести

временных лет». Летописец сообщил о начале работ, окончание их осталось

неотмеченным, но вряд ли они растянулись более чем на несколько лет.

Важность приведенного известия заключается в том, что оно является

единственно надежным свидетельством о строительстве на севере Руси в начале

XII в. каменной крепости. Недаром на закладке стен присутствовал

новгородский князь Мстислав впоследствии последний монарх раннефеодальной

Руси, сын Владимира Мономаха. В передаче В. Н. Татищева именно новгородский

князь был инициатором строительства крепости и делал распоряжения посаднику

Павлу об ее новом местоположении. Чрезвычайность укрепления Ладоги

подчеркивалась тем, что Новгородский детинец, сооруженный с ней

одновременно тем же князем Мстиславом Владимировичем, был деревянным.

Деревянными, а точнее деревоземляными, были в тот период и сотни других

крепостей не только в русских землях, но и за их ближайшими пределами.

В военно-инженерном деле Руси вплоть до XIII в., как полагают, каменные

оборонительные сооружения не могли обладать никакими военными

преимуществами перед деревянными. Было бы, однако, неверным считать, что и

в домонгольский период не велись поиски различных способов долговременной

защиты городов, особенно пограничных. Строительство каменной Ладоги, места

по своему значению вовсе не второстепенного, это подтверждает.

В осуществлении строительства была определенная необходимость, раз его

развернули в городе, где до той поры, видимо, не имелось своей постоянной

артели каменщиков и ломщиков плит. В укреплении города на Волхове сказалась

государственная инициатива, проявленная по отношению к одному из опорных

пунктов, основанному на иноплеменной территории.

В усилении Ладоги следует видеть попытку укрепить окраинную область Руси и

защитить от возможных нападений клин выдвинутых на север земель. Помимо

оборонительных функций новая крепость на берегах Волхова, вероятно,

рассматривалась как главный опорный узел и база для ширящегося освоения

финно-язычных земель. Насколько можно судить, военное строительство в

низовьях Волхова явилось звеном в осуществлении общерусского военного

плана, предложить который могли лишь последние единовластцы Киевской

державы. Как бы дополняя дело отца Владимира Мономаха, организовавшего в

1103— 1111 гг. сокрушительные походы на половцев, его сын Мстислав, по В.

Н. Татищеву, «в воинстве храбр и доброразпорядочен», предпринял на севере

не менее пяти походов на чудь. Исходным пунктом для первого из них в 1105

г. послужила Ладога. Эти походы имели «веерное» направление, они затронули

огромное пространство от Восточного Приладожья до Эстонии и, очевидно,

явились самыми крупными после операций Ярослава Мудрого против чуди и еми в

1030 и 1042 гг.

Начиная с момента постройки и вплоть до конца XV в. Мстиславова крепость

была практически неуязвимой для всех нападавших, что свидетельствует о

таких инженерных решениях, которые, будучи примененными в начале XII в.,

намного опередили свое время. Только единственный раз отмечен ремонт самих

стен. В 1445 г. новгородский архиепископ Евфимий II «в Ладоге стену камену

понови». Судя по контексту, совершенно очевидно, что здесь идет речь лишь о

починке или определенном усилении крепости, но не о капитальной

перестройке. Одновременно с укреплениями Евфимием была «поновлена» и

крепостная церковь св. Георгия, возведенная в XII в., что соответствовало

программе новгородского владыки по восстановлению старых новгородских

святынь — «и бысть хрестьяном прибежище». Когда же Евфимию II приходилось

осуществлять новую постройку, то летописец, как в случае с Ямгородом, писал

не «понови», а «заложиша городок нов».

Поиски летописной каменной крепости 1114 г. привлекали исследователей

нескольких поколений. Однако найти эту постройку оказалось не просто, так

как па ее месте—на мысу (размером 175Х85 м; образованном рр. Ладожской и

Волховом), в 1490-х гг. было сооружено новое укрепление с пятью мощными

башнями, рассчитанными на артиллерийскую стрельбу.

Первый исследователь ладожского мыса — горный инженер Д. Саба-неев. В

1884 г. он провел небольшие раскопки и представил реконструкцию крепости до

и после 1500 г. Основным различием построек этих двух периодов Д. Сабанеев

считал деревянные увенчания стен, действительно возведенные в поврежденных

местах в XVII в. При всей непритязательности подхода автора к воссозданию

архитектурного сооружения его отдельные рисунки и предложенная дата

постройки крепости—1500 г.— не так далеки от истины.

Глубокие и обширные изыскания были проведены на ладожском мысу в

1884—1885 и 1893 гг. Н. Е. Бранденбургом и академиком архитектуры В. В.

Сусловым. Оба исследователя отнесли раскопанные, описанные и зачерченные

ими остатки Ладожской крепости к постройке XII в., сохранившейся, по их

суждению, «почти в первоначальном виде». Монография Н. Е. Бранденбурга по

обилию сведений, безупречной документации и поныне не утратила своего

значения. Автор, в частности, объективно воспроизвел в ней то, что сам

никак не истолковал, а именно — разностильные и, видимо, разновременные

кладки. Только в наши дни удалось придать новый смысл этим тщательно

зафиксированным данным, привлеченным в ходе нового цикла археологических

раскопок на мысу.

Раскопки Н. Е. Бранденбурга обнажили значительные части сооружения, что

ускорило их разрушение. Не помогли и деревянные подпорки, сделанные для

поддержки сводов и арок, впрочем, вскоре выломанные на дрова. В

предреволюционные годы велось много разговоров о защите «гибнущего

памятника военной старины» на Волхове. В этих выступлениях принял участие

археолог Н. И. Репников. Он первым, между прочим, обратил внимание на

артиллерийские приспособления Ладожской крепости и в противоположность Н.

Е. Бранденбургу заявил, что «перед нами не сооружение посадника Павла, а

лишь более позднее по времени видоизменение постройки XII в.».

Защищавший ладожский мыс первоначальный вал был создан, по-видимому, около

1000 г., а в начале XII в. его надстроили песчано-каменистой насыпкой

(возможно, она и есть летописная «приспа», если только это слово не

относится ко всему валу) и увенчивающей ее стеной, которая представляла, в

сущности, брустверное завершение гребня вала. Напольные укрепления усилили,

судя по керамике XI в., оказавшейся в нижних частях подсыпки под стену,

скорее всего в начале XII в., а поводом тому послужил пожар деревянных

стен, находившихся наверху первоначального вала.

Следовательно, датировка обнаруженной на ладожском валу стены началом XII

в. обосновывается всей совокупностью технических (система кладки с грубым

отколом камня), планировочных (криволинейность изгиба с коленчатым уступом

примерно на середине прясла), стратиграфических (последовательное

строительство напольного вала, начиная с конца Х в.), летописных

описательных («камением на приспе») и сравнительных (Боголюбово) данных.

Такие приемы постройки ладожской стопы, как значительная откосность

наружной части, наличие рыхлой забутовки, плавный изгиб по контуру вала,

уступ на его перегибе, расположение на гребне вала, наконец, косая верхняя

подрезка швов кладки, явно не применялись в XIV—XV вв. и должны быть

отнесены к более раннему времени. Предложенная выше датировка сооружения

подтвердилась всеми последующими работами, во время которых не было

обнаружено никаких других остатков, претендующих называться Мстиславовой

крепостью, кроме как описанных выше.

Возвышавшаяся на мощном (20-метровом в основании) валу «брустверная»

стена оказалась настолько практичной и долговечной, что без изменений была

включена в систему укреплений огнестрельного периода. При этом совершенно

совпали и уровни боевого хода стен XII и конца XV в.

Глава 3. Крепость Орешек.

Остров на истоке Невы, кажется, впервые упомянут летописью под 1228г.,

когда новгородцы во время похода на финское племя емлян “отступиша в

островълець”. На островке размером 200 * 300 м (современные измерения),

отстоящем от обоих берегов Невы примерно на 400 м, действительно можно было

укрыться, особенно ввиду вражеского войска. Этот кусочек суши, вероятно,

издревле использовался для стоянки торговых караванов, остановки и ночевки

ратей и был, так сказать, ничейной землей.

В течение всего XIIIв., на острове не было постоянного населения. При

первом упоминании он еще не имеет названия. Остров использовали как

наблюдательный пункт, естественное убежище, безопасную станцию и уходили с

него «без боя» так же легко, как и приходили. Несомненно, что во время

летучих посещений были оценены географические преимущества острова. Так, в

1284 г., по-видимому, в этом месте новгородцы и ладожане, «сташа на усть

Невы», разбили шведов, намеревавшихся «на кореле дань взяти».

В 1323 г. «ходиша новгородци с князем Юрьем и поставиша город на усть

Невы, на Ореховом острове, туто же приихавше послы великы от свейского

короля и доконцаша мир вечный с князем и с Новымъгородом по старой

пошлине». Из этого сообщения видно, что заложение внуком Александра

Невского великим московским князем Юрием Даниловичем повой крепости

мыслилось как важная политическая акция, связанная с заключением

Ореховского мира. Так, в эпоху могущества Великого Новгорода на берегах

Невы появился порубежный форпост. Возникновение повой крепости было вызвано

рядом причин, причем основными были военно-стратегические и торговые.

Новгородцы, равно как и их противники, понимали, что «крепость проход из

Ладоги в Неву и из Невы в Ладогу содержит в своей власти». В 1323 г. послы

шведского короля впервые увидели новую крепость, которая отныне стала

центром большой пограничной округи, начинавшейся на р. Сестре и включавшей

устье Невы.[5]

Что представлял собой ново созданный новгородский форпост? Его площадь,

как показали археологические исследования, составляла 8500м2 и была тесно

застроена однокамерными деревянными жилищами (раскопками В. И.

Кильдюшевского вскрыто 17 срубов). Исходя из того, что площадь каждого из

таких домов (включая проходы и пристройки) составляла 50—55 м2, а в

острожке были две взаимно перпендикулярные улицы шириной 4 м и, очевидно,

какие-то общественные здания, число одновременно построенных жилищ

приближалось к 130, а численность их обитателей—к 400. Взрослые 100—130

хозяев жилищ и образовывали гарнизон острова. Таким образом, речь идет о

новооснованном по единому плану новгородскими колонистами (видимо, из

свободных людей) военном поселении.

И вот в 1352 г. «новгородцы заложиша город Орехов камен». Новое

строительство было вызвано общенародным наказом п. видимо, быстро

осуществилось. «Добиша челом новгородьци, бояре и черные люди архиепископу

новгородьскому, владыце Василию, чтобы «еси, господине, ехал, нарядил

костры во Орехове, — и он, ехав, костры нарядил».

Оборонительные постройки Орехова.

Крепость 1352 г. на поверхности земли не сохранилась. Представлялось, что

ее остатки надо искать в основании более поздних оборонительных построек.

Молва, записанная в формуляре Шлиссельбургской крепости (рукопись 1874 г.),

утверждала, что эти стены и башни были сложены из булыжного камня, одетого

с обеих сторон плитой. Найти исчезнувшую крепость казалось маловероятным. И

вдруг у стен церкви XIX в., в центре крепостного двора, почти

непосредственно под современной мостовой (на глубине 0.3—0.5 м), во время

раскопок 1969 г. показался ряд валунов. Их расчистили, и стало ясно, что

это не отдельные камни, а необычная для данных мост кладка, состоящая из

крупных (в поперечнике до 0.5—0.7 м) и мелких валунов на известковом

растворе, с лицевыми выравнивающими прокладками серого, коричневатого и

зеленоватого плитняка

Напрашивалось предположение о дворце, тереме, церкви, отдельно стоящей

башне. Из земли между тем открылась внушительная стена толщиной 2.7—3.3 м.

Верх ее оказался срезанным примерно на один уровень. Кладка связана

известковым раствором кремового оттенка с примесью кварцевого песка и

глинистых включений (обычная ширина швов 2—4 см). Камни, пролитые

раствором, возвышались на высоту 1.3 м: ниже видны пустоты от торцов

сгнивших бревен-лежней, располагавшихся перпендикулярно к наружной

плоскости стены: на расстоянии 1.5—2 м друг от друга. Еще ниже ряда лежней

(на глубине от 1—1.3 до 2.3—2.6 м от верхнего среза стены) начиналась

кладка из трех-четырех рядов крупных валунов (без плиты), уложенных не па

растворе, а на глине. Сухая кладка являлась «подземной» фундаментной частью

стены и, судя по примыканию тонкого культурного слоя с черепками XIV—XV

вв., в древности большей частью прикрывалась землей. Подошва стены заложена

прямо на материковую глину.

Обнаруженный в 1969 г. 35-метровый по длине участок оказался лучшим по

сохранности северным пряслом стены четырехугольного укрепления, в ходе

работ последующего года вскрытого почти по всему доступному периметру.

Части западного прясла стены были открыты на глубине 0.1—1.5 м. Кладку

частично перекрывал слой с черепками XVI в. Крупные и мелкие валуны лежали

в один-два ряда без раствора, достигая по высоте (от подошвы) 1 м. Ширина

стены, сохранившейся здесь в основном только в фундаментальной части, —

3.1—3.5 м. 17-метровый по протяженности массив кладки восточного прясла был

обнаружен в районе стены крепости московского периода у ворот, выходящих к

Ладожскому озеру. Его конструкция не отличалась от описанных выше. Этот

участок кладки был использован в качестве устоя лестницы крепости конца

XV—начала XVI в.

Южное прясло стены не сохранилось, так как попало в трассу более поздних

стен крепости московского периода и было уничтожено. Местоположение этой

преграды, однако, угадывается по завороту западного прясла. Поисковые шурфы

в данном районе обнаружили сплошную каменную вымостку внутри описанных

стен. Речь, очевидно, идет о замощении части двора в пределах ограждения

1352 г.

Все выявленные в 1969—1970 гг. участки стен общей протяженностью около 200

м (стена в ряде мест разрушена постройками XVIII— XX вв.) позволили

достоверно воссоздать три прясла сооружения, охватывавших самую высокую,

юго-восточную часть острова площадью 90Х100 м. Восстанавливается длина

северной, восточной и западной стен этого ограждения (соответственно 90,

83, 83 м) и предположительно южной (около 95 м); следовательно, по своему

плану укрепление приближалось к прямоугольнику (или трапеции) и общая длина

его стен достигала 351 м.

Прясла стен имеют местами некоторый выгиб и свидетельствуют, что разбивка

плана была осуществлена без идеальной угломерной точности. Имел отношение к

этому и рельеф местности: так, например, изгиб участка восточной стены

следует изгибу береговой линии. При этом почти соблюден бросающийся в глаза

регулярный принцип размещения стен — все прясла относительно прямолинейны,

что, несомненно, связано с желанием создать замкнутое ограждение с

приблизительно равномерной протяженностью всех четырех фронтов.

Примерно на середине длины вскрытой северной стены укрепления был

обнаружен проездной проем, снабженный парными боковыми пилонами. Ширина

прохода 1.6—2.3 м; сохранилась и его вымостка. Ворота (это видно на

пилонах) уцелели (на высоту 1.45 м от вымостки прохода) до пяты арочного

свода. Наружные части ворот усилены двумя боковыми выступами, и в их толще

открыты гнезда двух вертикальных бревен, приспособленных, очевидно, в

качестве пазов для движения опускной решетки — герсы. Воротное полотнище

находилось за герсой. Его местоположение определяется двумя пазами для

пропуска воротного засова. Этот засов мог полностью утапливаться в западной

половине ворот, где глубина паза составляла 3 м.

Стены и башни, раскопанные в 1969—1970 гг., судя по всему, были не

разрушены во время какой-либо осады, а преднамеренно сломаны примерно на

один уровень при строительстве в начале XVI в. фортификации,

приспособленной к пушечному бою, и местами перекрыты слоем с находками

XVI—XVII вв. При расчистке кладки оказалось, что развал ее разрушенной

части тянется в напольную сторону на 30—40 м. Камень снесенных частой

постройки, видимо, не предназначался для дальнейшего использования — его

просто рассыпали по поверхности.

Полное выявление стен, башен и границ сооружения, а также воссоздание его

плана явилось одним из главнейших достижений работы экспедиции по изучению

древнего Орешка. Сразу возник вопрос об интерпретации найденного бесспорно

военно-инженерного сооружения. Идентичность техники кладки, отсутствие

всюду каких-либо разъединяющих швов, единство в размерах, одинаковость

строительного материала и раствора на исследованных участках убеждали, что

это одновременно построенное укрепление. Причем характер и приемы кладки,

детали устройства, стратиграфия, находки — все указывало на XIV в. как

время его создания.

Ореховская Воротная башня своим устройством несколько напоминает такие же

сооружения Новгородского острога конца XIV в.; правда, она меньше

последних.

При всех сравнениях крепость 1352 г. во многих деталях явилась объектом

новым и редким. Речь идет о памятнике архитектуры общерусского класса,

сооружении, новаторском для своего времени. Из всех дошедших построек

доогнестрельного периода ореховская стена — одна из лучших по сохранности и

обилию деталей, а Воротная башня — ныне древнейшая из всех дошедших на

северо-западе Руси средневековых башен. Древнейшей является и ее герса

(появление герс относили к XV в.). Вынос Воротной башни, равный 2 м.

предполагает некоторую возможность фланкирования с верхнего яруса боя.

Такой же или даже большей возможностью обладали, очевидно, и другие башни.

Думаю, что расстановка башен была в данном случае подчинена принципу

сплошного околостенного фланкирующего прострела. Обращают, далее, внимание

прямоугольное построение плана и заданная длина прясел (83—95 м),

сопоставимая с обычным средним перестрелом из лука или арбалета.

Трапециевидные и прямоугольные по плану крепости спорадически строились

на Руси в Х—начале XVI в. Постоянство, с которым возводились сооружения

этого типа в разных районах и в разное время, наводит на мысль, что их

использование не было таким эпизодическим и разрозненным, как может

показаться с первого взгляда. До сих пор, в частности, считали, что

крепости подобных очертаний (с прямолинейными пряслами стен) появились на

северорусской территории лишь с середины XV в. прежде всего в Псковской

земле (Володимерец, Кобыла, Красный Городок и др.).[6] На примере Орехова

(возможно, уже четырехугольного в 1323 г.), а также Орлеца, построенного в

1342 г. видно, что военные объекты упомянутой формы сооружались на севере

веком раньше и в свою очередь могли отражать еще более глубинные традиции

древнерусского градоделия. Общая особенность таких крепостей Х—XV вв. в

том, что их длинная сторона обычно обращена к наиболее безопасной зоне

(обрыву, реке, озеру, болотистой низине), а короткая (одна или две)

расположена с приступа.

Орешек являлся не только центром мирного судоходства по Неве и защитником

земледельческой округи, но и базой военного флота. Об этом судят по одному

косвенному воспоминанию. Во времена новгородско-ливонской войны 1443—1448

гг. шведский наместник в Выборге послал на Неву лазутчика, и тот, побывав в

Орешке, разведал, что русские собирались отправить под Нарву на ладьях 2500

человек. «Но ему никак не удалось расспросить, сколько ладей их туда

повезут.

И эти самые ладьи должны отвезти туда весь их провиант и снаряжение».[7]

Итак, к середине XV в. Орешек представлял островную крепость, состоящую

из двух линий крепостных сооружений: кремля 1352 г. и посада 1410 г.,

разделенных рвом, переоборудованным в канал и, очевидно, приспособленным

для стоянки кораблей. Заложенный в качестве порубежного опорного пункта

Орешек в новгородский период своей жизни превращается в торговый город и

порт.

Заключение

К сожалению, объем данной курсовой работы не позволяет уместить полные

данные по каменным оборонительным сооружениям Новгородской земли. Поэтому

мне пришлось ограничиться рассмотрением только трех объектов. Но, я

надеюсь, что в дальнейшем я смогу изучить эту тему глубже, не только

теоретически, но и практически.

Эта тема очень интересна по своему содержанию, так как каменное

строительство концентрировало наивысшие достижения инженерной мысли народа,

выработался свободный, чуждый консерватизму взгляд на произведения военной

архитектуры, которые по формам и деталям могли быть совершенно необычными.

Неудивительно, что в такой обстановке возникали опережающие свою эпоху

инженерные феномены, к тому же не имевшие географически близких оригиналов.

Здесь можно прогнозировать находки, не укладывающиеся в привычные рамки

эволюционного развития. В этом отношении средневековая фортификация

сближается с боевой техникой.

Каменные укрепления возводились в расчете на тяжеловооруженного западного

противника, оснащенного «градобойными хитростями» и способного на

длительные осады. Напротив, деревоземляные сооружения с успехом оказывали

сопротивление летучим конным дружинам, обходившимся луком и стрелами как

главным дальнобойным средством. Различие способов ведения боя и фронтов

борьбы сказывалось и на крепостном строительстве. Как каменные, так и

деревоземляные сооружения строились в Новгородской земле в течение всего

зрелого средневековья. Однако постепенно каменные укрепления, более

надежные и прочные в защитном отношении, по сравнению с деревоземляными,

обнаружили свои прогрессирующие преимущества: они были лучше приспособлены

к противостоянию штурмам, их трудное было разрушить или поджечь. Для

возведения каменных стен потребовались мастера особой квалификации.

Градодельцы, имевшие дело с землей и деревом. Здесь, очевидно, не

подходили. Возникла нужда в военных инженерах и артелях каменщиков

(последние, конечно, в Новгороде были, но обслуживали преимущественно нужды

культового и боярского строительства).

Развитие каменных укреплений было обусловлено изменениями тактики осады и

обороны и главным образом прогрессом в осадной технике. Здесь следует

выделить несколько этапных периодов: середина XIII в. — выдвижение

камнеметов: вторая половина XIII в.—арбалетов; вторая половина XIV в. —

массированное применение дальнобойных и других осадных средств; вторая

четверть XIV в. — прогрессирующее использование огнестрельного оружия. Если

основание северных крепостей объясняется преимущественно военно-

политическими причинами, то их последующее усовершенствование все более

зависело от развития военной техники, особенно артиллерийской. Влияние

последней, с течением времени оказалось настолько ощутимым, что изменило

весь характер защитных сооружений. Однако вплоть до конца периода

новгородской самостоятельности оборона крепостей, как правило, была

непреодолимой для штурмующих, возможно, потому, что инженерные

усовершенствования преимущественно во второй половине XIV и второй четверти

XV в. опережали эволюцию осадных средств.

Совершенные для своего времени творения новой русской «огнестрельной»

фортификации означили конечный рубеж развития прежних новгородских

крепостей. Но опыт новгородцев по приспособлению укреплений во второй и

третьей четвертях XV в. к пороховому оружию не прошел бесследно, он был

использован в постройках пушечной эры. Наступившая эпоха «огнестрельных»

крепостей контрастно оттенила свершения предшествующего времени. Каменные

стражи Новгородской земли, как бы фрагментарно они не сохранились,

предстают незаурядным свидетельством векового умения и мужества народа,

отстоявшего свою землю в героическую эпоху борьбы за выживание и

независимость.

Использованная литература:

1. Кирпичников А. Н. Каменные крепости Новгородской земли. Л., «Наука»,

1984.

2. Воронин Н. Н. К итогам и задачам археологического изучения

древнерусского города. КСИИМК, вып. XLI, 1951.

3. Монгайт А. Л. Оборонительные сооружения Новгорода Великого. Материалы

и исследования по археологии СССР. №31.

4. Раппопорт П. А. Военное зодчество Западнорусских земель X – XIV вв. –

МИА, 1967, №140.

5. Клейненберг И. Э. Военно-морские действия новгородцев при отражении

орденской агрессии 1443-1448гг. – Ист. СССР, 1958, №4.

6. Арциховский А. В. К истории Новгорода. «Исторические записки», т. Х,

1941.

7. Кирпичников А. Н. Древний Орешек. – Ист. СССР, 1970, №3.

8. Кирпичников А. Н. Отчет о раскопках Лавдожской крепости в 1974г. – ИА

АН СССР.

-----------------------

[1] Ф. Ласковский. Материалы для истории инженерного искусства в России,

ч. I. СПб 1858, стр. 1.

[2] Воронин Н. Н. К итогам и задачам арх. изуч. древнерус. города.

КСИИМК, вып. XLI, 1951, с 1-2.

[3] Монгайт А. Л. Оборонительные сооружения Новгорода Великого. Материалы

и исследования по археологии СССР. №31 с. 1

[4] Кирпичников А. Н. Каменные крепости Новгородской земли. Л., «Наука»,

1984, с.36.

[5] Кирпичников А. Н. Каменные крепости Новгородской земли. Л., «Наука»,

1984, с. 96.

[6] Раппопорт П. А. Военное зодчество Западнорусских земель X – XIV вв. –

МИА, 1967, №140,с 45.

[7] Клейненберг И. Э. Военно-морские действия новгородцев при отражении

орденской агрессии 1443-1448гг. – Ист. СССР, 1958, №4, с. 116.

Страницы: 1, 2